Это случилось в полночь - Кейт Лондон

Когда Аарон наконец открыл глаза, в зеркале отражались лишь окостеневший страх и потное, перекошенное немым криком лицо.

Опершись руками на раковину и с трудом переводя дыхание, Аарон попытался выбросить из головы возникший образ. В зеркале ничего нет, только пар, говорил он сам себе. Галлахер никогда не боялся брать то, что ему хотелось. Образ Клеопатры Лэнгтри возник лишь потому, что ему вспомнился ее портрет, когда он изучал историю семьи и монет. И ничего больше, убеждал он сам себя.

Из дневника Захарии Лэнгтри:

«Меня преследуют ночные кошмары – пушечные разрывы и стоны умирающих солдат. Я видел зло в душах людей и в самом себе. Но дьявольский секрет, хранящийся слишком долго, разъедает душу, а у меня, как и у моей жены, есть свои черные бури. Я вижу ее сейчас перед собой – она держит у груди нашего ребенка, глядя в огонь костра. Что видит она в этом пламени в этот полночный час? Клеопатру преследует мысль об утерянных монетах, она ведь обещала вернуть их в семью Лэнгтри».

«Неж-но и не-спеш-но… утро подкрадется». В полночь Микаэла сидела у костра, обхватив колени руками и наблюдая за угасающим огнем. Она раскачивалась, сжимая в кулаке монету Лэнгтри и без слов напевая песенку, которая преследовала ее с той ночи. На рассвете они попытаются откопать скелет, чтобы найти останки маленькой Сейбл.

И тогда все закончится. На этой истории можно будет поставить точку.

Обуглившаяся ветка, которую Харрисон использовал в качестве вертела, почернела и теперь была бесплодной и мертвой, как все эти годы поисков. Кролик, убитый и приготовленный на костре Харрисоном, был тщательно упакован и припасен на утро.

Прошедшим вечером Микаэла шла за Харрисоном, судорожно сжимая в кулаке кольцо; мысли о том, что произошло накануне, буквально разрывали ее сердце. Микаэла поднялась по камням до заброшенной дороги. Они остановились на середине мощеного тракта, между плитками которого уже давно проросла трава. Харрисон что-то говорил ей тогда, но слова не имели никакого значения, мысли были далеко, так она и стояла, полностью погруженная в себя. Это была своего рода защитная реакция от перенесенного только что удара – все эти годы Мария лежала тут, под этими камнями, и крошечное тельце Сейбл могло быть рядом с ней.

Микаэла снова начала напевать «Неж-но и не-спеш-но», погрузившись в воспоминания о той ночи. Она даже не заметила, как быстро Харрисон собрал хворост и развел костер. Харрисон опять что-то говорил, склонившись над ней, гладил ее затылок, плечи, спину. Но Микаэла была одна, наедине со своими мучительными воспоминаниями.

Харрисону удалось поймать и разделать кролика, он вымыл тушку в крошечном бурлящем ручье. Он успокаивающе говорил что-то Микаэле, пока кролик готовился на вертеле, как ребенку, вымыл ей лицо и руки. Он расшнуровал ее ботинки, снял грязную и порванную одежду и надел на Микаэлу свои джинсы, футболку и носки. Потом, пока готовился кролик, он держал ее на коленях, убаюкивая и разговаривая с ней.

– Ты должна поесть, – сказал Харрисон спокойно и решительно. Он разрезал кролика на маленькие кусочки и стал кормить ее. Он говорил о новой камере, которую Микаэла получит, о том, как ему хотелось научиться готовить и заниматься садом, но у него никогда не хватало на это времени… Но Микаэла неотрывно смотрела в ночь.

Тут обрела покой Мария, возможно, Сейбл… а Харрисон говорил, утешал, заставлял жевать, глотать, пить.

Потом, пока она боролась с прошлым и готовилась встретить наступающее утро, он держал ее в объятиях и укачивал, чтобы она наконец почувствовала себя в тепле и безопасности.

– Может быть, нам не следует ничего трогать, там могут находиться какие-нибудь улики. Возможно, мы должны поставить в известность представителей власти и дождаться их прибытия, – тихо и задумчиво предложил Харрисон.

– Я не смогу, – ответила Микаэла возбужденно. – Я должна узнать. Сейчас. Я слишком долго ждала. Ты ведь поможешь мне, Харрисон? Правда? – спросила она, отчаянно опасаясь его отказа. А когда он нерешительно замедлил с ответом, она вновь спросила: – Да, Харрисон?

– Мы сделаем так, как ты хочешь… иди ко мне, дорогая, – произнес он, укладывая ее на землю, все еще теплую от солнца. Харрисон лег рядом с Микаэлой и обнял ее. Она лежала, тесно прижавшись к нему. В ее теле и в мыслях была пустота. Ласкающая рука лежала на ее волосах, и Микаэла провалилась в сон. Ее разбудило беспокойное движение Харрисона. Его тело словно бы пыталось освободиться от невидимых оков, а из груди вырывались тихие протестующие вскрики…

Отблески костра падали на суровое лицо Харрисона, прорезанное тревожными складками, губы беззвучно шевелились.

Затем послышалась беспорядочная смесь слов и песни: «Эта колыбельная… Это слишком ужасно… как он мог? Ее не было там… не могла найти… Фейт, прости… Она похитила твоего ребенка… Черт возьми!»

Беспорядочная речь внезапно перешла в колыбельную, которая преследовала Микаэлу всю жизнь: «Неж-но и не-спеш-но…»

«Он изнасиловал ее… он изнасиловал твою мать. Будь он проклят!»

Микаэла оцепенела, глядя на Харрисона, который во сне метался по земле, сражаясь с тенями прошлого. По его щекам лились слезы, он бил себя рукой по лицу, словно пытаясь стереть ночной кошмар.

– Харрисон? – позвала Микаэла, страшась того, что мучило его сейчас, того, что скрывал этот ночной кошмар.

– Боже мой! – Харрисон сел, все еще во власти ночных кошмаров, его лицо выражало страх и отвращение. Его отец изнасиловал Фейт Лэнгтри! Его мать похитила ребенка!

Микаэла пыталась понять, пыталась отбросить охватывающий ее ужас, но разум подсказывал ей, что то, что было известно Харрисону, было таким зловещим и подлым, что доставляло ему невыносимые страдания. Его отец изнасиловал ее мать? Нет…

– Харрисон! Харрисон!

Микаэла наклонилась над ним, но он взмахнул рукой, и она упала на землю рядом с ним. Ей было не больно, но эти страшные вещи, о которых в полуночном бреду поведал Харрисон, повергли ее в ужас. Харрисон с силой потер руками лицо, его бил озноб. Все еще оставаясь в плену своих кошмаров, он вскочил, тут же напрягся, пытаясь понять, где он находится, и словно защищаясь от удара.

Тяжело дыша, как будто он мчался по извилистой, опасной скалистой тропинке, Харрисон вновь потер лицо, словно желая стереть осадок от ночного кошмара и вернуться в реальность. В его глазах застыло мучительное страдание, лоб прорезали глубокие морщины, подбородок, заросший щетиной, ритмично двигался. Все мускулы его сильного тела сковал ужас, который невозможно было скрыть. Волосы Харрисона были взлохмачены – дрожащими пальцами он слегка пригладил их. Он изо всех сил пытался прийти в себя, вернуть ощущение реальности, Микаэла тихонько всхлипывала. Обернувшись, Харрисон увидел, что она поднялась.

– Плохой сон, Микаэла… извини, – произнес он прерывистым голосом, резким движением руки стирая пот с лица.

– Это страшнее, чем просто сон, Харрисон. – У Микаэлы перехватило дыхание, во рту было сухо, живот скрутило от страха, кровь застыла в жилах. – Ты только что сказал, что твой отец изнасиловал мою мать.