Просветленные не берут кредитов - Олег Гор

Продлилось это всего мгновение, но странное, даже немного пугающее ощущение я запомнил.

— Браво! — воскликнул брат Пон. — Понимаешь, зачем все это было нужно?

Я помотал головой, а затем еще и плечами пожал.

— Мы, люди, привыкли связывать пучки зрительных впечатлений в цельные образы. Это очень полезно с точки зрения выживания — видеть не набор черных и оранжевых полос, а тигра. Но тому, кто хочет заботиться не о выживании, а о свободе, нужно уметь преодолевать эту инерцию восприятия, а если и пользоваться ей, то по собственному выбору, осознанно, а когда надо, то с легкостью отключать.

На этом мои утренние упражнения закончились, и, закидав землей кострище, мы возобновили наш путь через джунгли.

Прошагали с десяток километров, и я, к своему удивлению, почуял запах гари. Вскоре на пути у нас оказался участок аккуратно вырубленного и затем выжженного леса — видно было, что его огородили канавами, чтобы огонь не пошел дальше, а крупные деревья, которые все равно не сгорят, оставили стоять.

— Мы приближаемся к землям мон, — объявил брат Пон торжественно. — Это поле. Точнее, земля, что будет полем. Недаром про мон по всему Лаосу ходит пословица, что они пашут огнем, а сеют копьем…

Лаосу? Мы что, опять пересекли границу?

— Извини, чиновника со штампом под рукой не оказалось, — монах, глаза которого ехидно блестели, развел руками. — До ближайшего около сотни километров, и если хочешь, то можем заглянуть, он с радостью проштемпелюет что-нибудь подходящее… Паспорта у тебя все равно нет.

Но если в предыдущий раз нелегальный переход из одного государства в другое вызвал у меня состояние, близкое к панике, то сейчас я испытал лишь быстро исчезнувшую тревогу.

— Эти ребята официально именуются мео, но сами предпочитают прозвище «повелители гор», — продолжал рассказывать брат Пон, пока мы спускались по будущему полю, что уходило вниз под углом градусов в сорок. — И что интересно, они кочевники.

Эти сведения заставили меня недоверчиво хмыкнуть. Кочевники — это покрытые травой степи, кибитки и верблюды, огромные стада и бескрайний простор.

— Так и есть, — подтвердил монах. — Странствуют с места на место по горам. Бросают старые поля, что перестали родить, создают новые…

Выжженный участок кончился, но за следующей горой мы наткнулись на новый, прилепившийся к еще более крутому склону. И вот тут обнаружились люди, мужчины в широкополых шляпах и женщины в цветастых юбках и головных уборах, похожих на черные кастрюли.

Завидев нас, они радостно завопили и двинулись навстречу.

Один из мужчин затрубил в трубу, другой принялся бить в барабан, третий затряс бубном.

Это что, нас тут ждали? Или мео-мон всякого чужака встречают вот так?

Я изумленно поглядел на брата Пона, но тот лишь улыбнулся и покачал головой: он то ли не знал, в чем тут дело, то ли просто не собирался прямо сейчас развеивать мое любопытство.

Когда мы подошли ближе, встречавшие отвесили дружный поклон, а затем старший из мужчин произнес речь.

Монах ответил на нее благосклонным кивком, и среди мон это движение породило взрыв радости. Они заплясали вокруг нас, а из музыкальных инструментов было извлечено то, что могло сойти за мелодию.

Я так же изображал убогого, таращился на горных кочевников с открытым ртом.

Дальше нас повели, указывая дорогу, едва не подхватывая под руки и постоянно кланяясь.

Путь наш закончился у небольшой деревушки, и лишь увидев ее, я понял, что брат Пон не преувеличил — строения ничуть не напоминали капитальные дома луа, более походили на шалаши, какие можно возвести за один день и без сожаления бросить, когда придет время перебираться на новое место.

Посреди селения торчал грубо обтесанный чурбан, изображавший то ли Будду, то ли духа окрестных гор. Перед ним лежали увядшие цветы и плоды, над которыми лениво жужжали толстые пчелы.

Нас с песнями и танцами проводили до самого большого из «шалашей».

— Здесь мы и остановимся, — сказал брат Пон, когда мы зашли внутрь.

Земляной пол, два набитых соломой тюфяка вместо постелей, огороженное камнями место для очага — раньше я бы посчитал такую обстановку убогой, но после двух месяцев странствия в компании неправильного монаха она показалась мне чуть ли не роскошной.

Как же, крыша над головой! А вон и одеяла!

Я не успел как следует обрадоваться, как предметы в поле моего зрения начали дрожать, сделались зыбкими, и вот я уже воспринимаю не их, а потоки крошечных обрывков-впечатлений.

Но через подобное состояние я в этот раз проскочил в одно мгновение и вновь оказался там, где не существовало даже дхарм. Я был чем-то и в то же время ничем, понимал, где я нахожусь и что делаю, и в то же время не обладал умом в обыденном понимании, находился в покое и постоянно изменялся, нечто текло через меня, трансформировалось, превращалось, зарождалось и умирало.

Наверное, так может чувствовать себя поток… не воды, а огня…

Такого, что впереди себя сжигает растения, а позади выращивает новые.

— Садись сюда, — сказал брат Пон, за руку подводя меня к стене.

Я осознал и его слова, и то, что он взял меня за предплечье, затем на миг потерялся и очнулся уже сидящим. Перед собой обнаружил деревянное блюдо, на котором лежала аккуратно порезанная на дольки и очищенная от семян папайя, а рядом — глиняный кувшин без ручки.

— Теперь ты понимаешь, что дхармы — это тоже иллюзия, порождение сознания, — проговорил расположившийся напротив монах. — Исчезает оно, исчезают и дхармы. Хозяева принесли нам поесть, и я думаю, в ближайшее время никто нас не потревожит. Жуй и задавай вопросы, если хочешь.

Земляной пол, набитые соломой тюфяки — раньше я бы посчитал такую обстановку убогой.

Тишина в моей голове сменилась обычным бормотанием мыслей лишь после того, как мы закончили трапезу.

— Что… это… было? — осведомился я, с трудом ворочая языком.

— Технически говоря, это называется «поворотом в основании», — ответил брат Пон. — Момент, когда алая-виджняна, сознание-сокровищница, оказывается направленной сама на себя.

— А до этого?

— До этого оно функционировало через другие семь видов сознания, начиная с ума. Исчерпывало энергию одних событий, порождало другие, проявляло себя мыслями, эмоциями, телесными ощущениями… а вот сейчас оказалось очищено от всей шелухи. Понимаешь теперь, что нет ни личности, ни дхарм, есть лишь некий способ восприятия личностью дхарм?

Я кивнул…

Да, осознание того, что так дело и обстоит, было в этот момент кристально ясным. Похоже, что только оно и являлось тем, что я мог бы назвать «собой», все остальное, начиная с тела и заканчивая мыслями, мне не принадлежало, существовало как нечто внешнее.