Сестры Эдельвейс - Кейт Хьюитт

за ним. Иоганна обвела отца и сестру быстрым, испуганным взглядом. Если они обыщут дом, они совершенно точно обнаружат Франца. Он прятался под карнизом, прямо за дверью. Откровенно говоря, они вообще его не спрятали, как ни стыдно было это признавать. Они, осознала Иоганна, просто не думали, что до такого дойдёт, пусть им и казалось, что они постоянно об этом думают.

Ни один мускул не дрогнул на лице Манфреда, когда он побрёл по лестнице вслед за офицерами. Иоганна и Биргит помчались за ним. Офицеры вошли в кухню, и раздался шум и грохот, а следом – сдавленный стон Хедвиг. Стоя в дверном проёме, Иоганна таращилась на осколки бесценного маминого фарфора – чашек, блюдец, чайника. Офицер, поджав губу, искоса смотрел на ошеломлённую Хедвиг.

– Какая неловкость, – пробормотал он. Ярость окутала Иоганну алым туманом. Конечно, не было никакой необходимости разбивать часы и фарфор. Он сделал это просто потому, что мог. Он этим наслаждался. Они все этим наслаждались.

Отец вошёл в кухню, сжал губы, обведя взглядом осколки.

– Мы простая, богобоязненная семья, – сказал он, и второй офицер с презрением посмотрел на него. Иоганна так и стояла в кухне, пока они шарились по всему дому. Шкаф, стоявший в гостиной, был опрокинут на пол, стеклянные дверцы разбились, безделушки и фарфоровые статуэтки разлетелись под сапогами офицеров, и они безжалостно топтали всё это. Книги летели на пол, корешки с треском разрывались, страницы разлетались во все стороны, как белые флаги капитуляции. Никто не издал ни звука; все понимали, что это бессмысленно.

– Это только вещи, – мягко прошептал Манфред, обняв жену. – Всего лишь вещи.

– Но… – Иоганна не смогла сдержаться, и это слово соскользнуло с её губ. Отец очень серьёзно посмотрел на неё. Она боялась сказать что-то, что могло бы выдать Франца, но в любом случае оставались считаные секунды до того, как его обнаружили бы. У неё вырвался стон, похожий на плач голодного младенца.

– Верь, Иоганна, – велел отец. – Верь.

Верить? Во что? Неужели офицеры вдруг ослепнут или Франц сделается невидимым? Иоганна никогда не сомневалась в чудесах, о которых рассказывала Библия, но здесь и сейчас чуда произойти не могло. Они найдут Франца. Они не могут его не найти. Она изо всех сил впилась ногтями в ладони, закрыла глаза и стала беспомощно, беззвучно молиться. Пожалуйста, пожалуйста, пусть они его не обнаружат. Пусть как-нибудь… пожалуйста…

Спустя, казалось, целую вечность офицеры вернулись. Тот, что разбил часы, холодно посмотрел на отца.

– Вы пойдёте с нами, чтобы ответить на несколько вопросов.

Хедвиг хотела что-то возразить, но Манфред взглядом заставил её молчать.

– Да, конечно.

В ошарашенной тишине они смотрели, как Манфред со спокойным достоинством пошёл одеваться. Её отец, её бедный, хрупкий отец, такой худенький в своём потёртом чёрном пальто, должен был отправиться в штаб-квартиру гестапо на Хольфгассе? На допрос?

Но значило ли это, что каким-то святым чудом они не нашли Франца? Иоганна взглянула на Биргит и мать, но они смотрели на сцену, которая перед ними разворачивалась: офицеры с опасным нетерпением ждали, как отец надевает чёрный войлочный котелок. Он повернулся к женщинам.

– Бог с вами, – сказал он и вместе с гестаповцами направился вниз. Иоганна услышала, как открылась и вновь захлопнулась дверь магазина. Они молча стояли в наступившей тишине. Наконец Хедвиг всхлипнула, и Иоганна вышла из оцепенения.

– Франц! – воскликнула она и побежала наверх. Сердце бешено колотилось, когда она нырнула в последнюю узкую комнату в дальнем конце коридора, отперла и распахнула маленькую дверь, ведущую на карниз, и пригнулась, чтобы заглянуть в тёмное пространство.

– Франц!

Его там не было.

Она стояла, шумно и тяжело дыша, и её взгляд бешено метался по комнате. Неужели он смог каким-то образом покинуть дом так, что никто не заметил? Это было немыслимо, и всё же она представила, как он на цыпочках спускается по лестнице, пробегает комнаты, не попавшись гестапо, а потом бежит прочь по улице. Представить его побег было почти так же страшно, как арест. Что, если он никогда не решится вернуться?

Тяжело сглотнув, она повернулась и вновь стала обходить комнаты, заглядывая под сундуки, под узкие кровати, будто он мог бы затаиться в таком тесном месте.

Где же он?

Вдруг она увидела, что окно, выходившее на остроконечную крышу, приоткрыто на долю дюйма. Она подбежала к нему, дёрнула вверх и тихо вскрикнула при виде Франца, висевшего на краю крыши. Его положение было крайне ненадёжным. Он цеплялся кончиками пальцев за стену дома, а мартовский ветер пронизывал его до костей. Но хотя он насквозь промёрз, вид у него был решительный.

– Они ушли? – спросил он. Иоганна кивнула и протянула руку, чтобы помочь ему перелезть через окно. Вновь оказавшись на чердаке, он рухнул на колени, и она поняла, что всё его тело свело, пока он висел там, скорчившись.

– Кто это был? – спросил он, неуверенно поднимаясь на ноги. Его лицо было серым в бледном послеполуденном свете. – Я понял, что это обыск.

– Гестаповцы. Они узнали о папиных собраниях. Во всяком случае, ни о чём другом они не сказали.

Он кивнул, и её пронзило тошнотворное воспоминание. В панике из-за Франца она почти забыла об отце.

– Франц, они его забрали! Они забрали папу! – Её голос срывался в крик, и чтобы не захлебнуться рыданиями, она зажала кулаком рот. – Они повели его на допрос.

– Что? – Глаза Франца стали огромными, как озёра, а лицо побледнело ещё больше. – Господи, бедный Манфред, – простонал он и покачал головой, а потом, не глядя в глаза Иоганне, добавил: – Я должен уйти.

– Уйти? – воскликнула Иоганна. – Но ты не можешь! Ты нам нужен. Ты мне нужен!

– Иоганна, он скажет им, что я здесь.

Она отшатнулась от него, но виной тому был не страх, а гнев.

– Никогда! Он никогда такого не скажет!

Франц обнял её за плечи и очень мягко ответил:

– Иоганна, они заставят его сказать.

На неё нахлынуло осознание, и она согнулась пополам от боли. Франц держал её в объятиях, а она содрогалась от рыданий. Её отец, её папа…

– Они не могут… – бормотала она, хотя и понимала, что слова бесполезны. – Зачем они… они ведь даже ничего не знают…

– Ты же понимаешь, это неважно. – Франц крепче прижал её к себе. – Это всё моя вина.

– Нет…

– Я не должен был здесь оставаться после аншлюса. И уж тем более – после Хрустальной ночи. Я знал, что так будет. Из-за меня вы все оказались в опасности.

Она выпрямилась и вытерла слёзы. Руки Франца разжались и бессильно повисли.

– Не