Сестры Эдельвейс - Кейт Хьюитт

Лотта начала, сама того не осознавая, следить за её движениями, сузив глаза, смотрела, как она крадётся прочь из монастыря или часовни. Куда, ради всего святого, она могла уходить?

Лотта не думала, что лишь она одна замечает странное поведение Кунигунды, но никто его не комментировал, ни во время вечерних советов, ни на публичной исповеди раз в неделю. Бенедиктинское правило «незамедлительного, безропотного и абсолютного повиновения начальству» так глубоко укоренилось в душе Лотты за время её пребывания в аббатстве Ноннберг, что поднять такой вопрос было немыслимо, но раздражение не отпускало, мучило, как заноза в боку или пальце. Настойчивое, неотвязное, оно в конце концов поглотило её мысли.

Наконец в ноябре, за неделю до ночи, впоследствии получившей название Хрустальной, Лотта осмелилась заговорить. На публичной исповеди, после того как сестра Кунигунда призналась, что, когда возносит Господу хвалу, её мысли блуждают, рука Лотты взлетела вверх. Сёстрам дозволялось упоминать о грехах, о которых исповедующаяся монахиня забыла или не знала, но Лотта услышала неприличную резкость собственного голоса, когда настоятельница кивнула ей, давая знак говорить.

– Сестра Кунигунда несколько раз не выполняла свои обязанности, – объявила она. – Она не извинилась и не вернулась к ним. – Лотта снова услышала, что её тон слишком груб, и покраснела. – Я боюсь, что сестра Кунигунда нарушает правило святого Бенедикта о необходимости труда, а также о послушании.

Вновь повисла тишина, которая показалась ей осуждающей, и Лотта села и опустила глаза, ожидая ответа.

– Спасибо, сестра Мария Иосиф, – тихо сказала настоятельница. В качестве покаяния она велела сестре Кунигунде трижды прочитать «Радуйся, Мария», и Лотта изо всех сил старалась не злиться на неуместную мягкость наказания.

Теперь, почти неделю спустя, она отвернулась от окна часовни и вновь сделала над собой усилие, чтобы унять своё беспокойство. Жизнь здесь была такой тихой и мирной, и мысль, что она может измениться, была невыносима. Но Лотта понимала, что перемены уже начались… и будут продолжаться.

Краем глаза она заметила какое-то движение, обернулась и увидела, что сестра Кунигунда быстро идет по монастырю к крылу аббатства на другой стороне двора, где хранились садовые инструменты и тому подобное. Интерес – наряду с решимостью выяснить, чем именно занята другая послушница, – заставил Лотту пересечь двор и поспешить вдоль стены вслед за Кунигундой, держась на расстоянии и в тени.

Она понимала, что ведёт себя совершенно не по правилам бенедиктинского монастыря, шпионя за другой послушницей, но, тем не менее, шла по коридору вслед за Кунигундой. В эту часть аббатства редко кто-то заглядывал, и воздух здесь был такой холодный, что дыхание Лотты вырывалось облачками пара. Она слышала лишь шлёпанье сандалий по камням и собственное неровное, нервное дыхание. Один раз Кунигунда обернулась, но уже смеркалось и Лотту, следовавшую за ней на расстоянии не менее десяти метров, было не разглядеть. И всё же она замедлила шаг, чтобы их разделяло чуть большее расстояние, и когда свернула за угол, Кунигунда уже скрылась из вида.

Лотта стояла посреди коридора и дрожала от стыда, страха и отчаяния. Как могла Кунигунда исчезнуть так внезапно? Что она делала в этой пустой части аббатства? Она, конечно, скрылась за дверью одной из многочисленных заброшенных кладовых, расположенных вдоль по коридору и скрытых за тяжёлыми старыми дверьми.

Лотте ничего не стоило бы распахивать двери одну за другой, пока она не выяснит, куда подевалась сестра, но ей не хотелось так поступать, не хотелось обнаружить себя. Что она сказала бы, столкнувшись с Кунигундой лицом к лицу? Какое придумала бы объяснение? Хотя… какое объяснение придумала бы Кунигунда?

Она по-прежнему стояла и думала, как быть дальше, когда дверь в дальнем конце коридора открылась, Кунигунда медленно выскользнула оттуда и осторожно закрыла дверь. Даже не задумываясь, что делает, Лотта метнулась в противоположном направлении и спряталась в другой кладовой, чтобы Кунигунда её не увидела. Вдыхая сладковатый запах перезревших яблок и сырости, она слышала мягкие шаги Кунигунды. Досчитав до ста, вне себя от напряжения и тревоги, Лотта выбежала из кладовой и рванула туда, откуда вышла Кунигунда. Она чувствовала, как в ушах стучит кровь, как бешено колотится сердце, когда шла по коридору к той самой двери. Уже окончательно стемнело, и Лотта осталась одна посреди темноты, посреди ледяного воздуха. В небе высыпали первые звёзды, через несколько минут должен был прозвонить колокол к вечерне. Лотта сжала рукой ледяную задвижку двери.

Чувствуя, как от холода немеют пальцы, она ощущала всё больший страх того, что могло оказаться в той комнате. Ей не хотелось туда идти и в то же время очень хотелось. Что бы там ни было, что бы она ни обнаружила, Лотта отчего-то поняла, что это всё изменит – а ей не хотелось ничего менять. Помедлив ещё немного, она наконец решилась и распахнула дверь.

Какое-то время она моргала, силясь различить в кромешной тьме хоть что-то, а потом внезапно услышала несколько тихих вздохов, шорох одежды и почувствовала в спёртом воздухе тесного помещения резкий запах немытых тел, такой сильный, что ей пришлось задержать дыхание. Потом глаза привыкли к темноте, и она увидела, что в комнате сбились в кучу какие-то люди, которые смотрят на неё тёмными испуганными глазами.

Она разглядела женщину, мужчину, нескольких детей, ещё одну женщину. Обвела их взглядом, заметив ветхие пальто, грязные, измождённые лица. Все смотрели на неё, молча, не шевелясь, ожидая, когда она что-то скажет или сделает. Когда прошла, как ей показалось, целая вечность, одна из женщин наконец заговорила.

– Битте… – прошептала она.

– Что вы тут делаете? – спросила Лотта, и собственный голос в абсолютной тишине показался ей громким и глупым, как и сам вопрос – потому что ответ, конечно же, знала даже она. Это были евреи. Евреи, которых Кунигунда прятала здесь, в аббатстве, потому что после аншлюса их массово вывозили из города или творили с ними что-то ещё хуже. Слухи проникали даже сюда, в безопасный мир; раз в неделю настоятельница разрешала им слушать новости по радио, чтобы знать, как обстоят дела и за что молиться. И хотя Лотта была счастлива просить Бога об этих несчастных, больше она не хотела иметь к ним никакого отношения. Но в этой тёмной комнате она стояла лицом к лицу с теми, о ком предпочитала думать, будто их не существует.

Мужчина шагнул вперёд, вытянул руку в мольбе или угрозе – Лотта не поняла и даже не захотела понять. Она захлопнула дверь и рванула вперёд по коридору, тяжело дыша, под звон колокола.

Когда она, опустившись на колени, возносила молитву, её мысли