Изгоняющий бесов. Трилогия - Андрей Олегович Белянин

— Так, Гесс, дружище, иди сюда. — Я опустился на одно колено, бегло ощупав голову пса. — Горячка, жар, температура явно повышена. Горло болит?

— Да… — жалобно вздохнул он. — Всё болит, уши болят, нос болит, лапы болят, пожалей меня! Мне плохо. Я не хочу ничего кусь. Помоги мне, помоги, помоги-и…

— Господи, да что я могу-то? Я не доктор Дулитл, но…

Единственное, что пришло мне в голову, это достать из печки чайник с ещё горячей (тёплой) водой, налить в собачью миску, добавив и размешав там же две ложки мёда.

— Пей.

— Вкусно, — жадно начал лакать доберман, не сводя с меня преданных глаз. — Ты добрый, ты заботливый. Можно я буду называть тебя хозяин?

— Нет, твой хозяин отец Пафнутий.

— Тео! Я всегда буду звать тебя Тео.

— Это для друзей.

— Я твой друг! И ты мой друг. На тебе лапку!

— Лысина Сократова…

— Не хочу лысину, вкусняшку дай!

Так, судя по всему, этому попрошайке резко полегчало, я было развернулся к своей кровати, но нервный доберман тут же догнал меня, толкнув лапой.

— Чего?

— Хозяин кашляет, нехорошо, — всё ещё изрядно подхрипывая, донёс до меня Гесс, кивая мордой в сторону комнаты отца Пафнутия.

Действительно, к привычному храпу батюшки явно примешивались сиплые звуки кашля. Я не очень разбираюсь в его видах или оттенках, но тут мой пёс был прав, вот этот кашель был именно что нехорошим.

Другого, более чёткого определения и не подберёшь.

— Отче, вы… — Я тронул его за плечо. — Вы в порядке?

Он сразу открыл глаза, будто бы и не спал.

— Плохо мне от, паря, лихоманка шарашит.

— Может, парацетамол? Собьёте температуру, а утром я поеду в райцентр за врачом.

— Глупости сие! Самогонки с перцем налей, так от, поди, отпустит.

— У вас жар, его нельзя алкоголем заливать.

— Поспорь мне от ещё со старшим-то, — слабо ворочая языком, ответил поднимающийся старец. — Куда уставился-то, Геська?

Он буквально снял вопрос у меня с языка.

Доберман резко сдвинул жёлтые брови, указывая мне глазами на плечо хозяина. Увы, бледного, как тетрадный лист, беса в мелкую голубую полоску я заметил не сразу. А ведь должен был бы!

Мелкая сволочь сидела на могучем плече отца Пафнутия, бесстыже раздвинув кривенькие ножки, и показывала мне язык. От моего мгновенного удара бес легко увернулся — шустрый гад, но посмотрим, как ты на молитву запоёшь?

Я прокашлялся и нараспев начал:

— Господи Боже, Иисусе Христе, Сыне Божий, спаси и помилуй раба Твоего Пафнутия! От сети ловчей, от искушений дьявольских, от деяний бесовских…

— Цыть, Федька, — тихо попросил батюшка. — Если я тебя от правильно понял, то на мне лихоманка пляшет? Белый бес али бесовка в синих пятнах, шустрая, аки понос. Так ли?

— Так, только не в синих пятнах, а в голубую полосочку. Сейчас я ему (ей) как дам по рогам!

— И думать-то такое не смей, лихоманку этим не возьмёшь. Святой водой от не сбрызнешь, молитвой не отчитаешь, матом от тоже не прогонишь. Серебром от тока…

Я без размышлений стянул с себя серебряный крестик на верёвочке и пару раз наотмашь хлестнул по бесу. Тот противно захихикал, словно бы радуясь новой весёлой игре и уворачиваясь с непостижимой для глаз скоростью. Старец вдруг резко закашлялся.

— Чем… больше лихоманка-то скачет, тем быстр… кхм-кха… быстрее человек помрёт.

— Всех убью, — самодовольно подтвердил белый бесёнок. — Старика, собаку, молодого. А ну чихни!

Я вздохнуть не успел, как в носу резко зачесалось. Нет, нет, нет! Если и меня сейчас накроет, значит, мы все тут повалимся от этой ходячей инфекции. Разве только…

— Апчхи!

Я успел выбежать из комнаты, достать у себя из-под кровати пневматическую винтовку, зарядить её и…

— Апчхи! Апчхи! Апчхи-и! — Палец случайно нажал на курок, и серебряная пуля влетела в стену. Декарт мне в печень, как же я стрелять-то теперь буду?!

Из горницы донёсся злорадный хохот беса. Борясь с приступом чихания, я бросил взгляд в комнату — осипший Гесс, даже уже не лая, а хрипя, сколько хватало сил, пытался «кусь» беса.

Мой пёс слабел с каждой минутой, а я ничего не мог сделать. Руки тряслись, глаза слезились, серебряные пульки рассыпались по полу, я рухнул на колени, сжимаясь в конвульсиях непрерывного сумасшедшего чихания. И вдруг оно отступило…

— Жить хочешь, бесогон? — насмешливо спросил меня тоненький голосок.

Я кивнул, кротко стукаясь лбом о половицы. Хочу, очень хочу.

— Тогда встань сам и добей их, — потребовал (ла) лихоманка. — Меньше будут мучиться!

Я втянул ноздрями воздух, покрепче сжимая зубы, выпрямился, встал, перекрестился и, глядя наглому бесу в глаза, отрицательно помотал головой.

— Не разберу, ты храбрый или просто борзый? Ну, будь по-твоему. Сдохни первым!

Он поднял сложенные ладошки к поганому рту, дунул, и у меня вновь так засвербило в носу, что…

— А-апчхи-и!!!!

— Тада-ам! — Лихоманка в умилении прикрыл глаза, опускаясь в брызги моего чихания.

Видимо, поэтому он и не успел уклониться от двадцати шести маленьких посеребрённых пулек для пневматической винтовки. Если уж и чихать, то не напрасно…

Прощальный вой лопнувшего беса оборвался, не успев достигнуть оперного пика. Болезнь исчезла мгновенно. Я без сил опустился прямо на пол. Вот так. Будет знать, сволочь.

Потом ко мне подполз Гесс, толкнулся холодным носом в ладонь и лизнул. Холодным, ага! Я обнял его за шею, мы оба повернулись в сторону отца Пафнутия, но тот уже просто спал.

Дыхание старика было ровным, без кашля, даже храп куда-то пропал. Кажется, теперь всё хорошо, да?

— Пошли спать, вымотался, как собака.

— Как собаченька, — поправил меня доберман.

— Угу, можно и так. — Я поднялся на ноги.

— Возьми меня на ручки. У меня лапки устали. Я тебя потом лизь. Хочешь, два раза лизь?

У меня не было сил с ним спорить, но силы дотащить до лежанки остроухого фарисея почему-то нашлись. Уверен, у этого пса в роду были евреи, а у меня, судя по всему, сплошь доверчивая русская интеллигенция. Нет, ну если я постоянно таскаю этого сорокакилограммового оленя с ушками на руках взад-вперёд…

Гесс уснул, как только уложил его на тёплую лежанку, укрыв куском старого пледа. Только тогда я позволил себе рухнуть на свою постель. Снов не помню абсолютно, просто провалился в густую сладковатую мглу, и всё — ни звука, ни видения, ни искорки. Просто сон. Как же давно я был лишён этого кайфа…

Утром меня разбудил свистящий доберман. Ему пора гулять, туалетиться и метить столбики, тут уж без вариантов, выгул Гесса — исключительно моя обязанность.

Отец Пафнутий сонно ворочался у