Дама чужого сердца - Наталия Орбенина

Уже встало солнце, но тяжелые наглухо задернутые шторы не давали проникнуть новому дню в комнату. Горничная заглянула и радостно ойкнула. Пожаловал доктор:

– Что ж, по всему видно, в моих услугах вы больше не нуждаетесь, – и откланялся.

Пришел муж, обрадованный известием, что больная ожила. Однако его ожидало разочарование. Исписанные горы листков, нервное возбуждение, бледность лица. Известное дело, всю ночь писала. Все говорило за то, что писательство снова вступило в свои права, отодвинув на задворки жизнь домашнюю. И что послужило почвой для нового творческого порыва, у Саввы не вызывало сомнения. Он догадался без слов и объяснений. Они уже слишком хорошо знали друг друга. Посидел на краю постели, погладил жену по спине, поцеловал в макушку и вышел вон.

– Может, и впрямь развестись?

Вскорости прискакал Эмиль Эмильевич. И началось обычное камлание. Ах, чудесно, ох, гениально! А вот тут чуточку не так, здесь надобно переменить, тут подумать, здесь отшлифовать. А это место просто замечательное, и образ какой живой! Савва не мог поверить собственным ушам. Не прошло и трех дней со смерти ребенка, а безутешная мать вся погружена в создание иллюзий, сказок для развлечения публики!

Впрочем, как знать, может, она находит в этом утешение? Эта мысль придала его размышлениям иное направление.

Что ж, пусть так, пусть она иная. Пусть ищет утешения таким способом, пусть живет как хочет. Пусть любит как хочет и может. Придется искать свой путь к счастью. Проще простого отступиться, махнуть рукой, развестись, а после оставшуюся жизнь маяться, страдать и сожалеть. Нет, не таков Крупенин, чтобы вот так просто сдаться и отступить. Думай, думай, головушка! В коммерции и не такие задачки решал, не пасовал!

Прошла неделя. Юлия пребывала в невиданном творческом угаре. Она мало спала, забывала есть, почти не выходила из своей комнаты. Мисс Томпсон взяла на себя, как и обещала, все обязанности по сохранению в доме естественного порядка вещей. Соломон Евсеевич, прознав, что ветер удачи переменился в его, издательскую сторону, зачастил и был совершенно счастлив от того, что уже прочитал. Новый роман обещал стать литературной сенсацией. Назывался он «Агапэ» и был полон невиданной, щемящей тоски и чувственности, которой он никак не ожидал от своей дочери.

В связи с тем, что роман творился круглосуточно, почти так же пребывал в доме под рукой сочинительницы и Перфильев. Правил написанное, еще не остывшее от писательской руки. Подкидывал слова, когда перо замирало над листком. Бежал за чернилами и свежей бумагой, мчался с отредактированным текстом к Иноземцеву.

Как-то под вечер, когда дети уже отправились спать под присмотром мисс Томпсон, Савва Нилович заглянул к жене. Она только на миг подняла на него уставшее лицо и улыбнулась. В следующее мгновение ее уж не было ни в этой комнате, ни с ним. Эмиль Эмильевич был наготове, тут же рядом, у ног своей богини. Прямо на ковре правил текст, который она писала и бросала ему на пол. Они оба были настолько поглощены общим делом, настолько увлечены, что казалось, начни теперь рушиться мир около них, ничего не заметят. Верней, это будет неважно. А важно то, что они дышат в одном ритме, видят одно и то же. Эмиль хоть и не творил, а выполнял роль подмастерья, но по всему было видно, что и ему досталось немного мистического экстаза, о котором он так любил разглагольствовать. Крупенин постоял около и понял, что он тут совершенно лишний. Чуждый, инородный элемент. Они оба разом подняли на него глаза, мол вы еще тут?

Понукаемый этими взглядами, Савва Нилович поспешил выйти и почти у самой двери на мгновение остановился и резко обернулся. Он успел ухватить взгляд, которым его провожал Перфильев. Что это был за взгляд! В нем было не только торжество победителя, в нем было ощущение человека, который вырвал алмаз из рук прежнего владельца и владеет им теперь единолично!

Но этот взгляд, как вспышка, тотчас же потух, и явился прежний Перфильев. Угодливый и низкий человечишка, подмастерье великой писательницы, мальчик на побегушках.

Савва Нилович вышел и прислонился к стене. У него даже пот выступил на лбу. Батюшки, что это он видел, не пригрезилось ли? Неужто все же его обвели вокруг пальца? Неужто этот червяк, эта мышь под веником, овладела его женой? А ведь он догадывался, подозревал, но усыпили, усыпили его бдительность болтовней о творчестве! Нет, не могут два человека дышать, думать, чувствовать так слитно, если они не едины? А что, ежели и вправду эта самая агапэ? К черту? Надо разобраться, наконец! Надо вывести этого Эмильку на чистую воду!

Через месяц непосильных трудов, когда значительная часть романа уже существовала вчерне, Юлия позволила себе покинуть комнату и появиться перед семьей, как после долгого затворничества. Савва Нилович являл вместе с детьми такую искреннюю радостью, которую только и мог изобразить. Теперь он решил ни в чем не перечить жене, потакать ей во всем, не мешать «творческому вдохновению» и «мистическому экстазу», но при этом следить, наблюдать чрезвычайно внимательно, и дай бог понять, что на самом деле происходит.

Юлия быстро заметила перемены в муже и по наивности отнесла это к доброму знамению, полагая, что, наконец, он образумился и понял ее сущность. Вот теперь-то у них и настанет мир да любовь.

Вся семья чинно сидела за обеденным столом, дети под строгим взором мисс Томпсон были сама благовоспитанность. Они не ссорились, не стучали вилками, не пинались под столом ногами. Юлия улыбалась. Сусанна и Митя казались ей ангелами. Об их упокоившемся братце она старалась не думать. Эта боль ушла глубоко внутрь.

– Дети, посмотрите, снег! Снег на дворе! И какой чудный! – Юлия положила вилку и уставилась в окно.

– А ты думала, что сейчас лето на дворе? Немудрено, ты столько не выходила из своей комнаты! Все трудилась, творила на радость читателей, которые ждут не дождутся нового романа Иноземцевой! – улыбнулся Савва. – Хочешь, прикажу заложить коляску, и поедем, прогуляемся?

Разительные перемены удивили даже невозмутимую мисс Томпсон. Она незаметно бросила быстрый испытующий взгляд на Крупенина. Что бы это могло значить? Неужто Юлия Соломоновна верит в эти странные, благодушные интонации? Не так ли мягко урчит кот, видя полуживую мышь?

Катались в коляске, снег выпал, но еще не устоялся, не образовался снежный наст на тротуарах. Поэтому еще рано было переменять колеса на полозья саней. Юлия Соломоновна куталась в шубку, холодный воздух бодрил после многодневного затворничества. Щеки и нос покраснели.

– Что, жена, замерзла? – Савва Нилович обнял ее и притянул к себе. – Застыла без мужниной-то ласки, а?

Она повернулась к нему и нежно поцеловала, чуть-чуть, едва прикоснулась к его губам. Но этого было достаточно, чтобы кровь бросилась Крупенину в голову и зашумела там, как дорогое шампанское.

– Соскучился я по тебе, Юлюшка. Точно мы не муж и жена.

– Скоро, скоро, голубчик! Теперь не время! Роман всю меня забрал. Погоди чуть-чуть, самую малость! – И она снова одарила его невесомым поцелуем.