Белый конь, бледный всадник - Кэтрин Энн Портер

– Это католическая, – вставил он.

– Молитва есть молитва. Ишь какой заядлый методист! Спорю, что вы методистской веры.

– Нет, пресвитерианской.

– Ну а еще какие помните?

– «Отходя ко сну, молюсь я…» – сказал Адам.

– Да, эта и еще «Иисус святой и кроткий…». Как видите, религиозное воспитание у меня тоже на высоте. Я даже такую молитву знаю, которая начинается: «О Аполлон!» Хотите послушать?

– Нет, – сказал Адам. – Это вы шутите.

– Ничего подобного, – сказала Миранда. – Я стараюсь не заснуть. А засыпать боюсь, потому что могу не проснуться. Не давайте мне спать, Адам! Знаете «Иоанн, Лука, Марк и Матфей! Ваш дозор мой сон согрей»? «Если я умру во сне, Бог возьмет меня к себе». Это оттуда же? Нет, что-то не то. Дайте мне, пожалуйста, сигарету и отойдите и сядьте к окну. Мы все забываем про свежий воздух. Вам надо дышать свежим воздухом.

Он закурил и поднес сигарету к ее губам. Она подержала ее двумя пальцами и уронила на край подушки. Он схватил ее и притушил в блюдце под стаканом с водой. В голове Миранды все потемнело и поплыло, потом прояснилось, она, перепуганная, села на кровати, сбросила с себя одеяло, и ее прошиб пот. Адам испуганно вскочил с места и мигом поднес к ее губам чашку с горячим кофе.

– Вы сами выпейте, – сказала она ему, уже успокоившись, и, прислонившись друг к другу, они сидели на краю кровати и молча пили кофе.

Адам сказал:

– Ложитесь. Теперь вы не заснете.

– Давайте споем что-нибудь, – сказала Миранда. – Я знаю один старый-престарый спиричуэл, даже некоторые слова помню. – Теперь она говорила своим нормальным голосом. – Мне теперь хорошо. – И начала хриплым шепотом: – «Бледный конь, бледный всадник моего любимого унес!» Знаете эту песню?

– Знаю, – сказал Адам. – Я слышал, как негры пели ее в Техасе на нефтепромыслах.

– А я – на хлопковом поле, – сказала она. – Очень хорошая песня.

Они пропели эту строку на два голоса.

– А как дальше, я не помню, – сказал Адам.

– «Бледный конь, бледный всадник, – сказала Миранда. – (Нам бы еще хорошее банджо!) моего любимого унес…» – Голос у нее прочистился, и она сказала: – Давайте дальше споем. Как там следующая строка?

– Там их много, – сказал Адам. – Не меньше сорока. Всадник уносит маму, потом папу, братца, сестренку и вообще всю семью, уносит и любимого.

– Но не певца. Пока нет, – сказала Миранда. – Одного певца Смерть всегда оставит, чтоб было кому оплакивать. «Смерть, – запела она, – оставь певца, пусть плачет».

– «Бледный конь, бледный всадник, – затянул Адам ей в тон, – моего любимого унес!» (По-моему, у нас неплохо получается. Можем выступать с этим номером…)

– Идите в «Барачную службу», – сказала Миранда. – Развлекайте несчастненьких, беззащитных героев – там, за океаном.

– Будем себе на банджо подыгрывать, – сказал Адам. – На банджо мне всегда хотелось играть.

Миранда вздохнула, откинулась на подушку и подумала: «Надо сдаваться, больше я не выдержу». Была только эта боль, только эта комната и только Адам. Не оставалось больше ни разностей жизни, ни неразрывных нитей памяти и надежд, которые были туго натянуты между прошлым и будущим и держали ее между собой. Осталась только эта минута, и она была смутным ощущением времени, осталось лишь лицо Адама близко-близко к ее лицу, его глаза, застывшие, напряженные, и лицо его как тень, и больше ничего не будет…

– Адам, – сказала она из давящего мягкого мрака, который увлекал ее вниз, вниз. – Я люблю тебя, я все ждала, что ты тоже мне это скажешь.

Он лег рядом с ней, обнял ее за плечи, коснулся своей гладкой щекой ее лица, потянулся губами к ее губам и…

– Ты меня слышишь? Что же, по-твоему, я все пытаюсь сказать тебе?

Она повернулась к нему и сквозь растаявший туман увидела его лицо. Он натянул на нее одеяло, прижал к себе и сказал:

– Спи, милая, милая, засни хотя бы на час, а тогда я разбужу тебя и дам горячего кофе, а завтра мы найдем кого-нибудь, кто нам поможет. Спи, спи, я люблю тебя…

И, не отпуская его руки, она почти мгновенно канула в темноту, в сон, но это был не сон, а ясный вечерний свет в маленькой зеленой роще, в яростной, зловещей роще, полной затаившихся нечеловеческих голосов, издающих пронзительные, как свист стрел, звуки, увидела, как полет этих поющих стрел пронзил Адама, они ударили его в сердце и с резким свистом улетели дальше, пробивая себе путь сквозь листву. Адам упал навзничь у нее на глазах и тут же встал, живой, не раненный; очередной полет стрел, пущенных из невидимого лука, снова ударил в него, и он упал и снова поднялся невредимый в этом нескончаемом чередовании смерти и воскресения. Она кинулась загородить его, разгневанно и эгоистично встала между ним и дождем стрел, крикнув: «Нет, нет! – Точно ребенок, обманутый в игре. – Сейчас моя очередь! Почему каждый раз умираешь ты?» И стрелы пролетели сквозь ее сердце и сквозь ее тело, и он лежал мертвый, а она была все еще жива, а роща исходила свистом, пением и криком, и у каждой ветки, у каждого листа, у каждой травинки был свой собственный страшный, обвиняющий голос. Тогда она побежала, и Адам перехватил ее на бегу посреди комнаты и сказал:

– Я, должно быть, тоже заснул. Что случилось, родная? Почему ты так страшно кричала?

Он подвел ее к кровати, она села, подняв колени к подбородку, опустив голову на сложенные руки, и заговорила, старательно подбирая слова, потому что ей хотелось точно описать все как было:

– Вот странный сон! Сама не понимаю, почему он так меня напугал. Мне приснилось старинное любовное послание на Валентинов день. На картинке два сердца, вырезанные на стволе дерева и пронзенные одной стрелой… Знаешь, Адам, какие…

– Знаю, родная, – сказал Адам мягче мягкого и, сев рядом с ней, поцеловал ее в щеку и в лоб поцелуем привычным, будто целовал он ее так уже много лет. – Открытки с узорами из папиросной бумаги.

– Да, но эти сердца были живые, они были мы с тобой. Понимаешь?.. Я не так рассказываю, но что-то в этом роде было… Было в лесу…

– Да, – сказал Адам. Он встал, надел свой китель и прихватил термос. – Зайду еще раз в этот маленький буфет, возьму там мороженого и горячего кофе, – сказал он ей. – И через пять минут вернусь, а ты лежи тут смирно. До свиданья. Я на пять минут, – сказал он, поддев ее подбородок ладонью и ловя ее взгляд. – Лежи тихо и смирно.

– До свиданья, – сказала она. – Я теперь уже проснулась.

Но она не проснулась, и два бойких молодых врача из окружной больницы, приехавшие за ней в санитарной машине после неистовых требований неугомонного редактора «Новостей Голубых гор», решили, что надо спуститься вниз за