Симптом страха - Антон Евтушенко

— Тачила наших странствующих псевдохристиан, — заключил Глеб, отлипая от тонированных стёкол. — Хорошо законспирированная стоянка.

— Слушайте, может, стоило бы предупредить эту продавщицу, — запоздало предложила Ленка, — ну, что это не совсем паломники!

Она уселась с ногами на багажник «марка» и шумно вдохнула ноздрями душистый аромат хмеля.

— Зачем? — спросила Нэнси и на манер жирафа просунула голову в окно в попытке поймать в поле зрения подругу. — Что плохого в том, что кто-то проявляет интерес к истории?

— Что плохого? — спросил Глеб. — Ты подойди, я тебе покажу кое-чего.

— Вот вы даёте! — повторила она, но интерес возобладал.

Делая вид, что ей не очень интересно, она неторопливо выбралась из машины и подошла к Глебу.

— Смотри! Что видишь? — Иванголов ладонью тронул её плечо.

Нэнси приставила ладонь козырьком и всмотрелась в черноту стекла. Внутри салона царил неописуемый бардак. Мусор, инструмент, еда и вещи чередовали друг друга без всякого уклада и концепции. На торпеде валялась в промасленной бумаге недоеденная сосиска в тесте, рядом кис рыжевато-коричневый столбец отпитого на треть чая с притопленным заварочным пакетом. Передние сиденья хранили отпечаток разворошённой бельевой бомбы. В бешено вращающемся и остановленном коловороте цепенели портки, рубаха, пара водолазок, драная спецовка пятнистого раскраса и ещё какой-то линялый прикид балахонистого вида. От водительского козырька к подголовнику заднего дивана — через весь салон — тянулась сильно провисшая верёвка, на которой досыхало (а скорее прело — окна были наглухо закрыты) мужичье исподнее — кальсоны, тельники, носки. Где-то в ногах, на ковриках валялись цепная пила, пара лопат со спиленными вполовину черенками, веретенце с красными тряпичными флажками и фонарь железнодорожника, завалившийся набок, подвязанный поводком кабеля к прикуривателю. На этом хлам не исчерпывал себя, и можно было бесконечно долго блуждать глазами по холостяцкому приюту на колёсах, составляя мысленно список всей втиснутой внутрь шарабары, если бы внимание Нэнси не привлекло содержимое двух пластиковых ящиков для рассады, водружённых на задние сиденья. В одном из них, ближнем к ней, лежали наваленные грудой в комьях подсыхающей земли побуревшие, пожелтевшие или обугленные кости, большие и маленькие, целые и сломанные, торчащие острыми обломками наружу. Аннушка инстинктивно отшатнулась, сделав шаг назад.

— Ставлю штуку, что это человеческие! — Цепкие пальцы Глеба поймали женское запястье и притянули обратно.

— Ты знаком с анатомией?

— Нет, но ты сложи два плюс два и станет ясно, что эти махровые дельцы ищут старину, а находят эхо войны.

— Но зачем же брать с собой кости?

— Чтобы без шума и огласки избавиться от останков.

— Ребята… — слабо окликнула их Ленка.

— Ленчег, подожди, — нервно бросил Глеб, облизнув обветренные губы, наклонился к Нэнси, почти коснувшись её уха, горячо зашептал: — Я думаю, они их сбрасывают в реку.

— Господи, в какую реку?

— Да в любую, где быстрое течение. Стараются не оставлять следов. Выбирают трофеи из груды истлевших человеческих костей, но бросить потревоженные останки уже не могут. А вдруг найдут?

— Вы слышите? Эй!

— Ну, что такое?

— Там на дороге…

— Ну что? Что?? — раздражённо стрелял вопросительным местоимением Глеб. — Что???

— Двое бегут! В нашу сторону.

Нэнси видела, как по лицу Глеба проскользнули жестковатые ноты. Секунду он мучился каким-то тяжким размышлением, затем сорвался с места, выбежал на просеку и всмотрелся вдаль. Вся крепко литая его фигура высокомерно подбоченилась, словно он принял вызов.

— Ланно-ланно, — быстро залепетала Ленка, сползая с багажника. — Поездка была высший класс, но теперь мне очень-очень невтерпёж домой. Пожалуйста, Глеб, миленький, давай валить отсюда нахрен!

— В машину! — коротко скомандовал он и Ленке дважды повторять не пришлось: её словно ветром сдуло в салон автомобиля.

— Нэн, садись! Скорее! Что ты там высматриваешь?

Внимание Нэнси было приковано к содержимому второго ящика. Не вызывало сомнений, что в него складывались те самые трофеи, о которых упоминал Глеб. Улов, как казалось на первый взгляд, был невелик. Сетчатое дно, застеленное мутно-грязным пластиком, населяли: облитая глазурью блямба наградного знака, похожего на панцирь мёртвого жука, германский крест-орденоносец и исполосованная свастикой шипастая медаль. Лежал прямой и тонкий, как лезвие штыка кинжал с гранёным, насквозь проржавелым клинком. Несколько свинцовых пуль-лепёшек. Пара уцелевших патронов, слишком длинных для немецкого «вальтера» или советского «тэтэ». Фляга без винтового колпачка и коробка из-под монпасье с поблекшей литографией толстощёкой Madchen35. Да, была ещё и книга — в глазах Нэнси именно она являла собой навысшую точку притяжения, собственно, она одна, небрежно перетянутая папильоткой, перевешивала на умозрительных весах все найденные и сброшенные в ящик ценности. Книга! На удивление хорошей сохранности, она отсылала к недавнему, столь взволновавшему её сновидению. Хотя очевидного сходства оба предмета — реальный и пригрезившийся — не обнаруживали, между ними всё же, как будто, была расплывчатая связь, некий смык, соотносившийся не зрительными образами, а где-то на ментальном уровне. То, что покоилось на дне рассадного ящика, было толстым фолиантом, одетым в коричневую кожу, примерно размеров современного формата а-три, с блинтовым тиснением по передней переплетной крышке и с золотым — по корешку. Заглавие на переплёте перекрывал изжёванный листок, пришпиленный жгутом, где прописью — высокими, клеток в десять буквами и цифрами — стояла карандашная помета: MS A 148. Из-под короткой, похожей на шифрограмму записки, выглядывал оттиснутый в обложке не то гербовый медальон, не то экслибрис, изображавший две раскоряченных по-лягушачьи лапки. Венчали их изогнутые серпики хищных когтей, по одному на каждую конечность.

Корешок, по счастью, хорошо просматривался и был вполне читаем. Правда, на его широком кожаном поле оказалась оттиснута лишь монограмма владельца или, может, автора издания. Как и карандашная помета, она состояла из символов латиницы. Поставленные рядом и переплетённые одна с другой, вензеля и завитки двух букв «G» и «C» паразитарно разрастались и вылезали на линию изгиба корешка. Ювелирной тонкости лигатурная филигрань напоминала каллиграфический абстрактный вертоград и притягивала внимание золотыми отсверками и скрупулёзностью витья.

За всё время участия в археологических раскопах, Нэнси только однажды видела, как в их группе обнаружили в земле книжную находку. Как правило, объектами систематичных обретений служили монеты, орудия труда или предметы обихода. Нэнси сама неоднократно находила костяные пуговицы и глиняные черепки, и такими «рариками» сложно было кого-то удивить: пуговиц и черепков в культурном слое, как грязи, копни на штык и выгребешь жменю такого добра. Иногда, редко, попадалось что-то действительно интересное. Так, однажды на аккорде36 курганщикам попался обитый железом ковчежец — маленький ларь, в котором хранили частицу мощей святого и его личные вещи: кусок фелони, митру и псалтырь. Артефакты дожили до современников лишь потому, что условия их сохранения оказались идеальными: ковчежец попал в спёкшийся суглинок, где и пролежал без доступа воздуха почти четыре века. Но это было благоприятной случайностью, исключением из правила: один случай на тысячу, а может, на десять тысяч. В остальных же, неисключительных обстоятельствах артефакты исчезали задолго до того, как становились артефактами. Во влажной почве век бумажного листа или пергамена не долог. Микроорганизмам хватало двух-трёх десятков лет — смена всего одного исторического поколения — чтобы превратить любой, самый толстый фолиант в органическую гниль, текучую и липкую, как бальзамическая смоль. Минует ещё одно поколение и не останется даже этого — только жалкий тлен, рассыпающийся в прах от лёгкого прикосновения. Цидулы, книги, грамоты, другие ценные бумаги предки предусмотрительно хранили в сундуках, впоследствии эволюционировавших в бюро и книжные шкафы. Они прекрасно сберегали содержимое на протяжении человеческой жизни, если не случался раньше пожар, что по тем временам было частым явлением. Но даже избежав огня, бумажные свидетельства были бессильны против времени: когда счёт начинал идти на сотни лет, никакой даже самый надёжный шкаф или сундук не мог уберечь от его губительного действия. Всё, что доставалось поисковикам, это надтреснутая, безжизненная скорлупа ковчега с иссушенным гнильём внутри, похожим на порошок снаффа, выжигающего ноздри изнурительным чиханьем.