Симптом страха - Антон Евтушенко

— Как же икона смогла попасть в храм, если её писали не по канонам? — удивилась Нэнси.

— Отец Виктор, это бывший настоятель нашего прихода, в своё время очень хорошо относился к Сан Василичу. Он наводил о нём справки в Псково-Печорской лавре: тот был смиренным послушником и много трудничал во славу Божью.

— До известного случая, — съязвил Глеб. — Бросаться на беззащитного монаха — дело нехитрое, а попробовал бы он проделать то же самое с кем-нибудь из Шаолиня. Его бы так отделали… во славу Божью.

— Ш-ш! — осадила Глеба гневным шиком Нэнси. — Что ты говоришь? Человеку раскроили голову, он потерял рассудок, мог даже жизнью поплатиться. Какая его вина?

— А может он денег задолжал! — попытался пошутить Глеб, но Нэнси покачала головой — не смешно. Глеб на два оборота закрыл воображаемым ключом рот на замок, улыбнулся извиняюще — «больше так не буду».

— Батюшка, — между тем продолжала девица, — всячески поощрял его попытки вернуться к иконописным сюжетам. Поэтому «Никола» оказался в храме. Так рассказывала тётка.

— Ты, наверно, сама хотела бы стать иконописцем? — заметила Нэнси.

— Как вы догадались? Я бы хотела, да. Но это планы далёкой перспективы. Сейчас не это важно.

— Что может быть важнее, чем мечта?

— Обязательство. — И пояснила: — Человек несет ответственность перед близкими людьми за неоказанную помощь и неуслышанные просьбы. Моя тётя — инвалид первой группы. Я собираюсь оформить опекунство, опекуну надо иметь постоянный доход.

— Поэтому ты здесь, — сказала Глеб. — Благородная миссия. Ты молодец!

— А ты не очень! — сказала Нэнси, чувствуя подкативший к горлу комок, и нехорошо посмотрела на Глеба.

— Откуда эта хлестаковщина? — спросила она, когда минутой позже компания вышла на скрипучее крыльцо магазина «Магазин» и, нарушая броуновское движение барахтающихся в пыли воробьёв, медленно побрела к машине.

— Заветные авторские мысли, — сказал Глеб, нацеливаясь брелоком в «марка», заставляя того заискивающе моргать «аварийкой» и торопливо отпирать двери. — Это был экспромт. Пальцем в небо. Я думал, вы оцените. Мне казалось, — с притворной обидой сообщил он.

— Я думал… мне казалось! — передразнила Нэнси. — Какая дикая моральная шаткость!

— Да прекрати, — махнул рукой он. — Мой обман на фоне её вранья — цветочки в клумбе дома пионеров. У девочки обсессия. Ну, какие обязательства? Признайтесь, что у вас возникло ощущение: она просто хочет быть любимым героем какого-нибудь компульсивного романа, но не подозревает, что изначально уже повержена.

— Кем?

— Да собственным диктатом, сидящим где-то глубоко внутри неё, который всё время шепчет: «Миссионерство — это твоё, миссионерство — это твоё…» А это не её, ну очевидно же!

— Да ты, оказывается, ещё и ханжа!

— А это, кстати, дилемма, — задумчиво произнёс Глеб. — Вот кем лучше быть: набожным лицемером или самозваным мессией? Я вот подумаю-подумаю и выберу второе.

— Кстати, камрады: вам не приходила мысль о боге, как о читателе? Богу интересно нас почитать. Для этого он зовёл человека, потому что текст не может себя сам написать.

— Если и так, — сказала жёстко Нэнси, — то поверженный герой романа — абсолютно точно Глеб.

Глеб сделал характерный жест рукой: подловила! — и его нагловато-плотоядное выражение лица сменилось простодушной улыбкой.

— Одно я знаю точно, — сказал он, — мы отнюдь не прекрасные золотоглазые зародыши с парой крыльев, покрытых сверкающей пыльцой. У нас нет идеи фикс вселенского добра. Давайте уже привыкать к тому, что вместо ударной силы пацифизма каждому из нас ближе и роднее кровожадное левачество. А тот, кто пытается убеждать себя, а главное, других в обратном — патологический лгун.

Нэнси всплеснула руками.

— Как же я устала!

— От меня?

— От дурновкусия. Сил нет терпеть.

— Какие ещё будут… замечания, пожелания, предложения? — весело спросил Глеб, оглядывая девушек.

— Есть предложение ехать домой! — сказала Нэнси и демонстративно забралась на заднее сидение.

— Отклоняется. — Глеб мягко выцепил её обратно из тесного салона. — Но есть встречное: прогуляться до часовни. Тем более, что дорогу мы уже знаем.

— Тебе же сказали, — устало сказала она. — Приход закрыт.

— И что с того? Мы проделали такой длинный путь, чтобы вот так и уехать ни с чем. Позаглядываем в окна, постучимся в дверь. Вдруг откроют. Нет, ну правда! Разве вы не чувствуете разливающийся в воздухе плутовской мотив? Осталось сделать один шаг до невероятного сюжета.

— Я бы попыталась разыскать этого Александра Васильевича, — неожиданно предложила Ленка и, улыбнувшись, добавила: — Надеюсь, ничью мораль я этим не колеблю?

— Вот эта идея совсем не годная! — покачал головой Глеб. — В психушку мы точно не пойдём, нас туда элементарно не пустят. Да и потом, о чём можно говорить с этим человеком? Он же… псих!

— Сам ты псих! — расстроилась Ленка. — Он лекции читает…

— В изостудии при клинике для душевнобольных. То есть для таких же психов. Супер!

— Иконы пишет… — слабо гнула линию Ленка.

— Бесов под херувимами малюет, — напомнил Глеб. — И ты меня ещё убеждаешь в том, что он нормальный? Давайте, товарищи, придерживаться генеральной линии партии, которая, как известно, есть вектор, направленный в цель. — Он занял прославленную картинами позу генсека: заложил руку за отворот рубахи, а вторую — с оттопыренным мизинцем и большим пальцем — примостил у рта. — Наша цель, товарищи, вот там, где-то между кустов маячит. Так давайте…

— … без давайте! — оборвала и закончила за Глеба Нэнси. — Прости, товарищ, но я никуда не пойду. Я останусь здесь.

— Я пойду! — поспешно сказала Ленка и посмотрела на Глеба. — Мы можем сходить вдвоём.

— Можем, — согласился Глеб и, скислившись, с укором поглядел на Нэнси: — А этот товарищ… нам больше не товарищ.

Оскаленные болью дёсны — вот что демонстрирует война, когда обломаны все зубы некрофага и сытая его ухмылка сбита. Сегодня вчерашние газеты напоминают древние пророчества: они, подобно древнегреческим сивиллам предрекают бедствия, которые после, в завтрашних газетах, хронисты обзовут приметой времени. И кодекс чести, и мощный реквием спасительной идее, весь недостижимый нравственный прогресс с его патологическим размежеванием, с безумной атомарностью конфессий — всё это было таким бесперспективным в свете концепции Спасения, что мы даже как-то сами удивились, когда Его программа не сработала, вдруг оказалась обреченной на провал.

Другие времена, иные приметы… Вчера не жили и прошлое не судим. Живём сегодня, а приметы остаются теми же. Их бережно хранит природа, пока у некрофага отрастают новенькие зубы.