Симптом страха - Антон Евтушенко

— Это поклонный крест, — послышалось из-за прилавка.

Девица подошла к одному из двух окон, расположенных друг напротив друга. Отодвинула посеревшую, в мушиных пятнах занавеску и поманила Нэнси.

— Правильно говорить не «крыша», а голубчик, — ласково произнесла она и упёрла пальчик в пыльное стекло. — Видите дорогу за шлагбаумом? Она ведёт к развалам старой церкви. Но на машине не проехать. До воскресенья точно никак, — она многозначительно посмотрела на Глеба, затем перевела взгляд на Нэнси. — Я уже сказала вашему другу, что приход до воскресной службы закрыт. Но свечу за упокой вы можете поставить у поклонного креста.

— За упокой? — удивлённо переспросила Нэнси. — Чей?

— Диогена.

— Нет, нет, — Глеб поспешил вклиниться в разговор, — у моих спутниц нет никаких предубеждений на этот счёт.

— Да, только гордость — и никаких предубеждений, — по-своему истолковала ситуацию Ленка и добавила: — Мы хотели бы взглянуть на одну икону.

— Я знаю все иконы там, — без хвастовства, честно, как есть сказала девица. — Вы о какой говорите?

Ленка запнулась, мучительно припоминая, и молящим взглядом обратилась за подсказкой к Глебу.

— Никола с мечом и градом, — подсказал он.

— Но почему? — изумилась девица.

— Насколько мне известно, — сказал, помедлив, Глеб, — её писал один художник-примитивист. И это как раз любопытно!

— Что любопытного, не понимаю…

— Я — вернее мы, — он обвёл руками их компанию, — молодые художники и мы… вернее, я… пишу диссертацию о расцвете наивного искусства. Особенно мне любопытны патриархальные условия жизни в деревнях, где ещё сохранилась связь… м-мм, образного мышления художников-самоучек с традициями… э-ээ, фольклора.

— Иконопись — это не фольклор, — неодобрительно покачала головой девица.

— Здесь я не могу согласиться, — запротестовал Глеб, окончательно входя в роль. — Фольклор, иначе говоря народная культура, включает в себя и иконопись, и церковное летописание, и даже литургическое пение. Каждое из этих понятий принадлежит определенному культурному пласту. Мне же — нам же! — интересней всего искусство самодеятелей — пресловутый лубок, но именно в контексте иконописи.

На мгновение, на секунду Глеб прикрыл глаза, чтоб сморгнуть это наваждение. Откуда источник изобретательского драйва, спросил он сам себя, откуда это шерстяное словоблудие экспромтом? Ведь это не его манера. Или это тот случай, когда яркость вымысла важнее самой идеи? Неизвестно каким ветром надуло в голову подслушанную мысль: нам не важно, как достигнут результат, нам важно, что он правильный. Да, но слишком безответственно, одёрнул он себя, слишком легкомысленно, в скоропалительных придумках легко запутаться… Он бросил короткий взгляд на Нэнси, на Ленку: смутила ли их хоть немного его беззастенчивая выдумка? Милашевич кидала на него подозрительные взгляды, а Окунева… «Смутила» — мягко сказано, восторг — это последнее, что могло выражать её окаменевшее от напряжения лицо. А девица, та купилась, повелась на его развесистую клюкву. Она качнула головой, как бы вроде соглашаясь со всем услышанным, и это вселило в Глеба решительность держаться и дальше намеченного курса.

Глеб правильно считал флюиды чужих эмоций. Нэнси отнюдь не разделяла ультимативности обмана Иванголова, сделавшего по умолчанию соучастницами девушек. Всегда очень неприятно обнаруживать, что охотно верят как раз тому, кто этого менее всего заслуживает. Она хотела возмущённо вскинуться и опровергнуть слова лжеца, но Ленка незаметно ущипнула её за запастье и сделала большие глаза. Повергнутая в замешательство, Нэнси молчала.

— Это правда, вы художники? — Девица невинно подняла брови.

— Да! — Глеб продолжал лгать. — Все трое.

— Тогда вам будет интересно пообщаться с Сан Василичем.

— Это кто?

— Автор иконы, которая вас интересует.

— Он отсюда родом? — удивилась Ленка.

— Я не знаю откуда он и где родился, — призналась девица, — знаю только, что до того, как появился здесь, работал оформителем, увлекался живописью и делал попытку обучаться иконному писанию в Псково-Печерской лавре. А потом попал в нехорошую историю.

Она встала у двери и сложила на груди руки. Видя, что Ленка выказывает нетерпение, дожидась, очевидно, продолжения истории, добавила:

— Ему голову сильно ударили. С городскими подрался, что ли. Монахи выходили, но он после того случая будто тронулся рассудком. Стал бросаться на послушников, пытался спрыгнуть с колокольни.

— И его, стало быть, упекли в Кащенко! — ухмыльнулся Глеб. — Ну, понятно.

— Как вижу, вам смешно, — надувшись, сказала она.

— Нет, — на лице Глеба застыло подчёркнутое безразличие. — Думаю о том, что как-то очень много беспричинных драк на улицах.

— Его отца в уличной потасовке до смерти избили, — пояснила Ленка.

— Понятно, — грустно кивнула девица. — Толпа всегда страшна — вот ещё в чём дело. Даже просто куча.

— И что «толпа»? — не поняла Нэнси. — Она» разве убивает?

— Она может, — тихо ответила девица, — но иногда просто давит. До невозможности жить.

— Толпа всегда права! — высказался Глеб. — А если ты считаешь, что толпа не права — возглавь толпу и дай ей свою волю.

Это прозвучало нагловато и девица нахмурилась.

— Откуда такая информированность? — не сбавляя бесцеремонного тона спросил Глеб.

— Моя родная тётка, ещё до инвалидности, состояла в общине сестёр милосердия и помогала в уходе за больными. Сан Василич — её бывший подопечный, ну и я с ним немножечко знакома…

— Да? — не унимался Глеб. — Откуда?

— По изостудии. Благодаря тётушке и её обширным связям мне дважды в неделю разрешают посещать терапевтические курсы рисования при клинике. Я уже шесть месяцев хожу туда, а Сан Василич читает лекции. Не часто, иногда. У него интересно получается. Ни за что бы не назвала его умалишённым.

— А кто его так называет? — изумилась Нэнси.

— Все. Кроме тётки. Правда и она говорит: если тебя закрыли в психиатричку на десять лет, наверно, это что-то да значит. Хотя сама же утверждает, что на телевидении ненормальных больше и форма их шизоидности острее. Но их-то не «закрывают».

— А что сама думаешь? У тебя мнение своё есть?

— Насчёт телевизионщиков? — покривилась девица. — Ханга точно странная, а Бахметьев — вообще с другой планеты. Но он красивый, по крайней мере…

— А Сан Василич? — улыбнулась Нэнси.

— Он симпатичный, хотя для меня старый. — Девица перехватила ухмыляющийся взгляд Глеба. — А, поняла. Нет, ну, у него много написанных икон, но они больше похожи на картины, он, как сказать, не любит соблюдать академический стиль. Никола Можайский, написанный им в виде образа Николы с мечом и градом, не исполняет, например, всех церковных положений иконописи. В широком смысле, вы правильно сказали, это и есть лубок.