Тайна без точки - Альбина Коновалова

Несмотря на это, вина в действиях руководства все же была. К такому выводу пришло и эксперты.

Как установлено следствием, из-за ошибочных решений командующего флотом адмирала В.А. Попова, под чьим непосредственным руководством проходили учения 10–12 августа, АПРК «Курск» был объявлен аварийным только в 23 часа 30 минут 12 августа — с опозданием на 9 часов. А обнаружен лежащим на грунте был через 31 час после гибели.

И это при том, что в учениях были задействованы и находились в непосредственной близости от «Курска» еще 5 подводных лодок, 9 надводных кораблей, 9 вспомогательных судов, 22 самолета, 11 вертолетов, 10 береговых частей — связи, разведки, обеспечения.

Вывод экспертов однозначен: должностные лица Северного флота и оказались не готовыми к оказанию помощи экипажу АПРК «Курск» и не справились с задачами, которые возникают в конкретной аварийной ситуации.

Целый ряд отчетных документов с подписями упомянутых выше должностных лиц вызывает сомнения в их подлинности, в частности, документы, отражающие полноту и качество отработки экипажем АПРК «Курск» специальных и курсовых задач, выполнение регламентных проверок при эксплуатации торпедного оружия, и даже документы о допуске к приему и обслуживанию торпедного боезапаса. Экспертиза пришла к выводу, что документы содержат поддельные подписи.

Эксперты не занимались вопросами подготовки вооружения перед стрельбами или, возможно, это относится к секретным государственным сведениям.

Вспомним. 3 августа на лодку была загружена торпеда, которую при погрузке уронили на настил. Несмотря на уверения разработчиков, что торпеде это не может повредить, она все же «травила» после погрузки. 7 августа торпедист Олег Сухарев, осмотрев торпеду, запил и в поход не вышел. Накануне на должность командира минно-торпедной части был назначен старший лейтенант Алексей Иванов-Павлов, который проходил обучение по стрельбам торпед этого класса только по фальшиво подписанному документу, то есть, фактически — не проходил. В помощь ему был прикомандирован Марат Байгарин, который вернулся в гарнизон за семьей. Он, как и старшина команды торпедистов Абдулкадыр Ильдаров, прошел лишь теоретический курс в учебном центре ВМФ. Два матроса также были взяты с других экипажей накануне. Получается, что из пяти членов экипажа торпедного отсека никто не имел представления об обслуживании 65-76А, двое имели теоретические знания. Я знаю, что Марат Байгарин пытался найти нужные инструкции, но не нашел (следствие подтвердило, что на крейсере были инструкции по другим торпедам). Никто из экипажа не знал, как подключить торпеду к системе контроля окислителя.

Подводники шли в море с неисправной торпедой, без специалистов и без инструкций… Заложники военной машины, они пытались возражать — руководство Северного флота их не услышало (вспомните рапорт начальника штаба).

Накануне выхода я брала интервью у начальника штаба Седьмой дивизии Владимира Багрянцева. Спросила: будете ли вы выполнять преступный приказ? Он ответил, что не бывает преступных приказов, есть просто приказ и он обязан его выполнять? Я не спорила тогда, не спорю и сейчас, но какое счастье, что он, истинно военный человек, погиб сразу, не поседев от безвыходной тоски в глубине атомного монстра…

Решение о подъеме субмарины было принято много позднее, а тогда, в сентябре 2000 года остро стоял вопрос о том, чтобы не поднимать тела.

Ирина Лячина в те дни заявила, что 73 родственника написали заявления об отказе от поднятия тел, чтобы не подвергать опасности жизни водолазов. В реальности Ирина Лячина, как солдат в строю, готова выполнить любой, самый нелепый приказ командования.

Что стояло за согласием родственников не поднимать тела? Безразличие? Равнодушие? Нет, нет и нет, материальные блага, квартиры прежде всего. И были случаи, когда за непослушание квартиру дали не в Подмосковье и не в Курске, а в отдаленном районе очень средней полосы.

Сбор подписей о неподъеме тел — настолько характерное для флота того времени событий, что не написать об этом нельзя.

22 сентября 2000 года в гарнизон прибыл командующий Северным флотом Вячеслав Попов. Уже позади были его покаянные слова: «А меня простите… За то, что не уберег ваших мужиков». Не знаю, простили ли они, но меня его искренность задела. Тем более оглушительными оказались следующие поступки Командующего.

Ни с кем не встречаясь, Попов сразу же проехал в церковь. Вечером начался главный шабаш. В мои обязанности входило организация приезда и отъезда жен и матерей, я работала в приемной Дома офицеров, а адмирал — в кабинете директора. Он лично проводил беседу с каждым родственником. Мероприятие затянулось далеко за полночь. Адмирал устал. Я должна была следить, чтобы женщины не встречались друг с другом и приходили строго поодиночке.

— Я уже ничего не хочу и ничего не жду, — сказала Женя Родионова тогда. — Хочу, чтобы все закончилось.

— Дима был в третьем отсеке, — сказала Лена Репникова. — Я ведь все понимаю. Но на самом деле мне страшно.

Треть женщин написали заявления, как требовал адмирал, остальные отказались. Больше других досталось Галине Беляевой (погиб муж) и Наталье Шевчук (погиб сын). Адмирал топал на них ногами… и отбыл в гневе, он ожидал большей сговорчивости.

Деньги — еще один миф «Курска». Денег было много, денег были горы. Их везли, несли, присылали, клали на счета. Только вот доходили до места назначения они не всегда. Деньги потекли такими реками, что у многих крышу сорвало, как сейчас говорят. Жены ссорились со свекровями, свекрови жаловались на невесток, женщины с других экипажей кричали на мужа, что лучше б он служил на «Курске». Все это было, но не со всеми — пена всегда более заметна…

В ка ко й — то момент некоторые граждане потеряли чувство реальности. Другие с удивлением взирали на золотую лихорадку, охватившую поселок. Сегодня я уже вполне трезво смотрю на суету с деньгами — любовь, это прекрасно, муж — герой, тоже хорошо. Но детей надо было растить, о будущем думать — и они думали, правда, некоторые жены погибших ребят думали только о своем личном будущем. Многие суммы были поделены приватно — доставалась из сумочки пачка денег и делилась поровну между членами «Общественного комитета». Это было в то время, когда мне еще доверяли, позднее такие акты в открытую не проводились. Когда я спросила, как же остальные, мне ответили, что остальным пошлют по почте. В протоколе так и писали — всем родителям отправлено по почте по 7750 и 4150 рублей. Я сказала Любе Кичкирук, что почта вчера не работала — она растерялась, но ей тут же подсказали, что почту открыли специально для них.

В один из сентябрьских дней с большой помпой прибыла делегация из Южного округа Москвы и привезла деньги от предпринимателей — очень много денег, несколько мешков. Все эти деньги были высыпаны на два составленных вместе стола. Я вошла в кабинет, когда четыре офицера из нашего отдела — мы все были в прекрасных отношениях до этих событий — сидели вокруг стола и пересчитывали их. Это была огромная гора денег, они сыпались со столов. На другой день говорили, что пересчитанные деньги были оставлены в одном из кабинетов Дома офицеров, а ночью кто-то украл один мешок. Интересно, почему же только один?