Ежевичная водка для разбитого сердца - Рафаэль Жермен

– Ладно, ладно… подробности.

Я пересказала ей наш разговор. Она слушала, слишком часто, на мой взгляд, кивая головой, как интервьюерши на телевидении.

– О боже… – сказала она, когда я закончила. – Блин, весь план «ice queen»[49] накрылся медным тазом.

– Какой план «ice queen»?

– Ну, план оставаться холодной, невозмутимой и равнодушной.

– У меня никогда не было плана оставаться холодной, невозмутимой и равнодушной, Кэт.

– Не было?

– Нет.

– А мне кажется, что это всегда лучший план.

– Извини меня, но… ты могла бы сказать, что сама была холодной, невозмутимой и равнодушной? Хоть когда-нибудь?

Катрин была полной противоположностью всему этому.

– Ну… может быть, не равнодушной, но… я хочу сказать, эта теория ведь не вчера родилась? Мужчины любят женщин с тайной…

Я смотрела на нее и молчала.

– Тебе не кажется, что во мне, например, есть тайна?

– Нет…

– Нет? – Она была искренне разочарована.

– Тайны в тебе ни на грош, Кэт, ты как экран, на котором постоянно демонстрируются все твои чувства. – У нее был такой несчастный вид, что мне захотелось подсластить пилюлю. – Знаешь, я всегда думала, что эти так называемые «женщины с тайной» – просто дуры, им до того нечего сказать, что только и остается молчать с таинственным видом. Многие мужчины путают тайну и пустоту.

Катрин задумчиво кивнула:

– Но тебе не кажется, что, если бы ты говорила с ним холоднее…

– Кэт! Чудо еще, что мне не понадобился долбаный дефибриллятор! Блин, НИКАКИХ признаков жизни целый месяц – и нате вам: мсье звонит узнать, как у меня дела. Как у меня могут быть дела, кретин чертов? – Я схватилась за голову. – О боже. Надо было оставаться «ice queen».

– Да нет…

– Вообще-то, что бы это изменило, а? Нечего строить иллюзии. Вряд ли он прибежал бы обратно, если б я делала вид, будто мне начхать.

– Да, но, может быть…

– Кэт! Мне сейчас не нужен здравый смысл, мне нужно, чтобы ты говорила «Да-нет, да-нет», это возможно?

– Да-нет, да-нет…

– Спасибо. – Я так и сидела, обхватив голову руками. – Я хочу, чтобы он вернулся, Кэт…

Удивительно, что я не заплакала. Я подняла лицо к Катрин, ожидая потока слез, но он не хлынул.

– Да-нет, да-нет, – повторила Катрин.

– Да, да, я хочу, чтобы он вернулся! Я… знаешь, бывают такие моменты, когда я как будто забываю на две-три секунды, что он ушел. А потом вспоминаю, и… Клянусь тебе, это как вспышка, и я думаю: «Боже мой, я самая несчастная на свете». – Я подняла руку, прежде чем Катрин успела заговорить:

– Я знаю, что я не самая несчастная на свете. Но ты меня понимаешь?

– Да понимаю я тебя, понимаю. Но знаешь, что хуже всего? Иногда по вечерам я думаю о твоей истории – и завидую тебе. Потому что у тебя в жизни хоть что-то есть.

Она сказала это с совершенно обезоруживающей искренностью. Мне захотелось прыгнуть через стол и обнять ее. Моя подруга. Совсем, ну совсем без тайны. И такая настоящая, что это, по-моему, волнует сильнее любой тайны.

– Славная мы команда, а? – сказала я ей.

У Катрин глаза были на мокром месте. Но мои оставались решительно, безнадежно сухими. Я посмотрела на большие часы над стойкой, за которой лихорадочно суетился толстый Стив, готовя кофе для небольшой толпы.

– Мне пора, – встрепенулась я.

Катрин кивнула, утирая глаза:

– Извини. Я худшая подруга на свете. Ты приходишь ко мне поделиться, а я реву тебе в жилетку.

– Перестань. Это я говорю только о себе вот уже месяц… Просто тебя достало.

– Да?

– Да. А сейчас я пойду поговорить о себе с кем-то, кому за это плачу.

– Ты спроси ее, что она думает о теории «ice queen»! – крикнула мне вслед Катрин, когда я рысила к выходу, игнорируя безутешные взгляды Стива.

Удобно сидя в кожаном кресле, Жюли Вейе безмятежно смотрела на меня. На ней была супероблегающая белая блузка, длинные пряди черных волос симметрично ниспадали на груди.

– Ну, вот… как-то так, – сказала я.

Я только что закончила рассказ о телефонном разговоре с Флорианом. Мой список, разумеется, был забыт. Ничто больше не имело для меня значения, только этот разговор и то, что из него следовало. Я говорила, как выяснилось при взгляде на маленький будильник, стоявший на столе между нами, больше получаса. И теперь я ожидала, что Жюли Вейе, с высоты своего образования и своей роскошной силиконовой груди, скажет мне, что об этом думать. Я хотела, чтобы она препарировала разговор с моим бывшим, которого я, в конце концов, знала лучше, чем кто бы то ни было (и этим фактом все еще как дура гордилась: чертова хипстерша могла делить с ним постель – ужасная, ужаснейшая мысль! – зато я знала его как облупленного).

Но Жюли, конечно же, ничего не говорила.

– Моя лучшая подруга считает, что я должна была вести себя, как «ice queen»… а ты как думаешь?

– «Ice queen»?

– Холодная, невозмутимая и равнодушная.

Жюли кивнула в знак понимания.

– Это смешно, – заговорила я после паузы. – Вряд ли это бы что-нибудь изменило, правда?

Жюли по-прежнему молчала.

– О’кей, это, типа… ты молчишь, потому что я сама должна найти ответы на мои вопросы?

Она тихонько засмеялась:

– Я могу помочь тебе ответить на твои вопросы, Женевьева. Но я не могу тебе сказать, правильно ты сделала или нет, что накричала на своего бывшего.

– Но это же нормально, разве нет?

– Что?

– Кричать, бесноваться… Перед тем как прийти сюда, я зашла к подруге в кафе, где она работает, и… ничего, ни слезинки. Я только очень сильно злилась.

– Такое бывает. Как ты себя ощущаешь по отношению к этому?

– По отношению к бесноватости? – Мне казалось, что наш разговор принимает все более бредовый оборот. – Не знаю… я думаю, это закономерный этап, гнев, разве нет?

– Кто сказал, что закономерный?

– Ну, этапы после утраты… печаль, гнев, обида, смирение…

Вообще-то я имела очень смутное представление о списке и порядке следования этих этапов, о которых не раз слышала, но не придавала значения. Я отталкивалась в основном от эпизода из «Студии 30»[50], где Алек Болдуин проигрывает каждый этап в замедленном темпе. Можно было перейти к обсуждению заслуживающего доверия источника.