За милых дам - Ирина Арбенина

Дальше шли способы нечестные. Например, очень важный способ «подольщения» — роль примерного ребенка, «хорошей девочки». Это означало постоянно вертеться возле белого халата Елены Петровны, отказываясь от массы приятных и гораздо более интересных вещей, и говорить всякую чушь. (Ну, например: «А правда, когда дети берут без спроса, это нехорошо! Вот Иванов берет без спроса мяч, а я никогда не беру».) И выполнять мелкие поручения Елены Петровны: «Ну-ка, девочка, посмотри, где там Иванов за деревьями запропастился». Здесь существовала опасность схлопотать от Иванова.

И вообще эта роль была не из приятных. Конечно, в шесть лет ребенок делает такие вещи не из сознательного расчета, а интуитивно, приспосабливаясь к ситуации. Они ведь замечательно тонко чувствуют, чего хотят взрослые и как быть им приятными. Подлая ситуация ломает ребенка, подталкивает доносить, кляузничать. Хотя, наверное, даже такой маленький, он все-таки смутно ощущает гадость происходящего. Впрочем, Анна уже вполне была готова испробовать и этот вариант.

Беда, однако, заключалась в том, что не срабатывал ни один из вышеозначенных способов. Даже этот последний, гнусноватый и вроде бы беспроигрышный… Проходил день за днем, лето пролетало, а ей все никак, ни разу еще не удавалось попасть в этот гамак.

Каждый раз, когда она, теряя сандалии, оказывалась первой у гамака и ухватывалась за его жесткие плетеные веревки, раздавался голос Елены Петровны: «А ну-ка, Анечка, подожди. Даша, Рита и Олежка, забирайтесь в гамак. Покачайтесь, а ты подожди, Анечка».

И она ждала, ждала, ждала. Но долгожданного, страстно ожидаемого: «А ну, забирайся быстренько, твоя очередь, Анна» — так и не прозвучало.

Кругом раздавался ропот старшей группы: «Да почему все время они?! Все время Дашка, Ритка и Олег?! А мы когда?! Нам фигушки, да?!» Но даже столь радикальным образом поставленный массами вопрос не заставлял Аню задуматься над очевидной вещью: «А правда, почему все время они?» Нет, не задумывалась. Она только чувствовала очень большое (судьба! не меньше) невезение и неудачу — все время было «фигушки»! И ей и в голову не приходило поискать более прозаическое, гораздо более простое объяснение.

Впрочем, те, кто возмущенно спрашивал: «А почему только они?!» — тоже не знали ответа. К шести годам жизни ни у кого в старшей группе еще не было опыта, который подсказал бы это простое, это прозаическое объяснение.

Она так долго стояла у этих берез, что постоянная картина «Даша, Рита и Олежка в гамаке» — довольные и исполненные превосходства — просто навеки запечатлелась в памяти. Сначала Анна им страстно завидовала. Это еще когда надежда попасть в гамак была вполне реальной. Потом возненавидела их. «А вот говорят, что если долго качаться, то может укачать… и даже стошнить!» Ужасно, но она им этого желала. И эта ненависть означала, что надежда еще жива. Потом не осталось ни зависти, ни ненависти. Она как-то очень грустно смирилась. Но никак не могла оторваться от этих берез… Пойти играть в песочницу или заняться каким-то другим делом…

Стояла, прижавшись щекой к березовой коре, и без надежды смотрела. Гамак превращался в навязчивую мысль.

И вот однажды случилось невозможное. Все побежали смотреть на мертвую птичку. Все бросились поглядеть на это «страшное и ужасное»… И пространство около берез опустело. Анна, конечно, тоже была готова броситься на этот истошный клич: «Птичка, птичка настоящая! Мертвая!» — и хоть одним глазком взглянуть на такое диво… Но вдруг с изумлением обнаружила, что гамак пуст и кругом никого. Ни одного желающего, ни одного конкурента. Не веря своим глазам, она подошла, едва дыша, к гамаку и уже взялась за плетеные веревки, но тут все вернулись.

Оказывается, птичку очень быстро — ввиду ее антисанитарного состояния — смели на железный совок и унесли. Надежды старшей группы на торжественные похороны не оправдались. А Елена Петровна положила Анне ласково руку на плечо и сказала: «Подожди, Анечка, потом покачаешься».

Она не заплакала. Просто окаменела от своего несчастья. Она уже понимала, что никакого «потом» никогда не будет.

Разрыдалась она дома. Так безнадежно и отчаянно, что мама испугалась не на шутку. Сначала Анна ничего и объяснить-то не могла: только «гамак» да «гамак». Но мама успокаивала, утешала, выпытывала, выспрашивала… И Анна все-таки рассказала…

«И всего-то?» — удивилась мама.

На следующий день Анна качалась в гамаке.

Как ее удивило мамино всемогущество! Легкость, с которой разрешились ее мучения. Она-то думала, что «никогда». Никогда в жизни ей уже не покачаться в этом гамаке.

Мама не собиралась щадить ее чувства и сохранять детские чистые представления о порядке вещей. И если бы не страшные Анины рыдания, ошеломившие ее и не оставившие сомнений в искренности, мама, может, и вовсе не придала бы значения этой истории с гамаком.

Да, мама не была любительницей разбираться в чувствах, но она любила ее. А сомнений в том, что дочь несчастна, не оставалось. И мама это почувствовала. И вот, особо не посвящая Анну в свои действия, впрочем, и особо не таясь, она сделала то, что сделала. А именно — подарок. Анечка поняла, что «Елене сделали подарок».

Так Анна узнала, что известные ей ранее способы проникновения в гамак были недействительными, что в жизни действительными были совершенно другие методы, открывающие доступ к осуществлению мечты.

Может быть, с тех пор она не любит разговоров о порядке. «Это в порядке вещей…» Или «вот раньше был порядок».

Порядок был таков, что ее школьной подруге, например, под страхом самых ужасных кар родители запретили признаваться в школе, что мама работает в магазине. В эпоху дефицита это было для мамы «чревато»… «За каждый твой диктант мне придется расплачиваться копченой колбасой», — объясняла мама дочери.

Но Анна уже этому не удивлялась. Она уже была опытная — у нее за плечами уже был гамак.

Еще в детском саду Елена Петровна Звездицкая, сама того не ведая, открыла ей основной закон экономики. Ничьей, не частной собственности не бывает. Именно поэтому в обществе, которое декларирует ее отсутствие, так велико стихийное «естественное» стремление тех, кому государство поручает чем-либо заведовать, приватизировать свое право распоряжаться тем, чем они заведуют. Ведь строгими этическими запретами обременены далеко не все… И тогда взятка кажется естественной, привычной — «по-другому и быть не может», — неискоренимой. Одного снимают, другой приходит, садится за его стол и начинает делать то же самое. Поскольку он «наивно», можно сказать, по-детски, основываясь, наверное, еще на детсадовском опыте, — ах, как впечаталось! — в глубине души не сомневается в том, что стол, за который он сел, а главное, связанные с ним возможности — его частная собственность.

И Елена Петровна, на нынешний Анин взгляд, не была «плохой женщиной» — просто она «заведовала гамаком» и, плохо выучив «моральный кодекс строителя коммунизма», иллюстрировала своим поведением непреложность законов экономики.

Госпожа Волкова отдыхала после обеда, когда Аня Светлова открыла дверь ее спальни, вошла не спросясь и вытащила из своей спортивной сумки газетный сверток.