Замок Орла - Ксавье Монтепен

– С Рождеством! С Рождеством! Да здравствует Лакюзон!..

Граф де Гебриан не был трусом, но, оказавшись в столь неожиданном положении и охватив одним взглядом происходящее, в отличие от нашего пространного рассказа, вершившееся за считаные мгновения, живо смекнул, что его солдаты, все как один, оказались во власти горцев. Сейчас капитану Лакюзону достаточно сделать один жест – и начнется повальная резня, и тогда уж ни одному шведу не суждено будет выбраться живым из Сен-Клода.

Граф на мгновение задумался, не зная как быть дальше, но гордыня вельможи в нем быстро одержала верх над осмотрительностью военачальника, и он громовым голосом воскликнул:

– Именем Божьей Матери! Где же ваша отвага! Огонь, солдаты – шведы и французы!

Но ни один человек не мог ему подчиниться – ни один человек даже не шелохнулся.

Между тем капитан Лакюзон, спустившись по лестнице с верхней площадки костра, остановился и, повернувшись к балкону, громко, но спокойно крикнул:

– Граф де Гебриан, как видите, мы сильнее! Не пытайтесь устроить здесь кровавую бойню – вам же будет хуже: сегодня я не враг, а освободитель! Мне нужна только одна жизнь – моего дяди, и по моей воле не прольется ни капли крови. Пусть ваши люди сложат оружие и дадут нам уйти, мы же, клянусь честью солдата, никому не причиним зла… А завтра, если угодно, мы можем встретиться с вами в честном бою, и я дам вам шанс взять реванш за ваше сегодняшнее поражение…

Лакюзон не успел договорить, как шведы, не дожидаясь приказа своего командующего, дружно побросали мушкеты наземь.

Сир де Гебриан, понимая, что лучше уступить неизбежности, смолчал.

Лакюзон расценил его молчание как согласие и, отсалютовав графу шпагой, вышел вперед – за ним следовал Пьер Прост, которого с двух сторон поддерживали Варроз и преподобный Маркиз. Толпа расступалась перед ними.

Все, казалось бы, должно было закончиться без кровопролития.

И тут прогремел выстрел.

Капитан обернулся. Пьер Прост, потеряв опору, упал, обливаясь кровью, бившей из смертельной раны у него на груди.

Он простер слабеющую руку в сторону балкона, и губы его едва различимо прошептали:

– Это он… он…Черная Маска…

Лакюзон, вздрогнув, поднял глаза. Таинственный незнакомец медленно убирал за пояс дымящийся пистолет. Пьер Прост был мертв.

Капитан воздел руку над его безжизненным телом.

– Брат отца моего, ты будешь отмщен! – проговорил он.

Потом дрожащим от ярости голосом, подобным гласу трубы Судного дня, он прокричал:

– Измена! Ко мне, франшконтийцы! Лакюзон! Лакюзон и месть!..

Бросив свой боевой, призывный клич, капитан, вместе с Гарба, Железной Ногой и двумя или тремя партизанами кинулся к монастырским воротам – прямиком на лестницу, что вела на балкон, где все еще стояли Черная Маска и граф де Гебриан.

В эту же секунду две сотни шведов, пронзенные ножами горцев, рухнули, как подкошенные. Их товарищи, которыми командовал Лепинассу и которые рассеялись в толпе, пытались снова собраться вместе; они палили из пистолетов и мушкетов и кричали:

– Шведы, шведы, сюда!..

Все разом смешалось. А Лепинассу меж тем как сквозь землю провалился.

Через несколько мгновений площадь Людовика XI являла собой ужасное, поистине устрашающее зрелище. Здесь развернулась не обычная стычка солдат, сошедшихся под разными знаменами, а рукопашный бой, схватка один на один, когда превосходство зачастую зависит не столько от силы, сколько от храбрости и ловкости. Коротко говоря, горцы брали верх.

К тому же знаменитый посвист Лакюзона, красная мантия преподобного Маркиза, вызывавшая, как мы уже говорили, везде и всюду таинственный, суеверный трепет, смерть Пьера Проста, не казненного, а убитого, – все это ввергло шведов в неописуемый ужас. И они дрогнули еще до боя.

Однако эти доблестные воины – солдаты и наемники – были и решительны, и храбры; да и потом, зная, что им не стоит ждать милости от своих заклятых врагов, они не желали, чтобы им без сопротивления перерезали глотки, как баранам. Ну а раз им было суждено умереть, то жизнь свою они решили отдать за дорогую цену.

С полдюжины горцев окружило преподобного Маркиза, который, стоя чуть ли не на коленях, держал на руках безжизненное тело Пьера Проста.

Полковник Варроз, метавшийся в самой гуще врагов, точно гомеровский герой, вращал своей длинной шпагой с неистовой силой, и каждый ее удар приходился в цель.

Вскоре это уже была не схватка, а настоящая бойня. Бежать шведам было некуда: двойной частокол обнаженных шпаг преграждал оба выхода с площади Людовика XI. Сломленные численным превосходством и неудержимым натиском горцев, они падали один за другим, а победители, опьяненные льющейся кровью и лютой ненавистью, крушили все вокруг, вымещая свой пыл даже на трупах, когда не осталось живых врагов.

Все произошло меньше чем за десять минут.

Лакюзон с горсткой товарищей оказался у высоких ворот с гербом и свистнул своим знаменитым посвистом. Горцы перестали рубить налево и направо и поспешили на его зов.

– Ну что? – спросил его Варроз, вытирая окровавленную шпагу, изрядно затупившуюся о черепа, которые она раскалывала без всякой жалости. – Где Черная Маска?

– Бежал, трус! – гневно ответил капитан. – Бежал и запер за собой ворота. А покуда мы их высаживали, он успел улизнуть из аббатства. Но я найду его, клянусь честью! Да-да, найду, и тогда…

Он не договорил.

– Тихо! – резко бросил полковник. – Слышишь?

Лакюзон прислушался.

С главной улицы донесся какой-то гомон: крики отчаяния, ровный солдатский шаг, звон оружия и барабанная дробь – сигнал к бою.

В то же время один из горцев, охранявших расчищенный от шведов выход с площади, подбежав к Лакюзону, сказал:

– Капитан, шведы и серые на подходе!

Это Лепинассу, воспользовавшись первыми минутами сумятицы и общего смятения, бежал из монастыря через внутренние галереи за подмогой. И вот теперь вернулся – и не один.

– Шведы! Серые! – повторил Лакюзон. – Тем лучше, ребята. К бою! К бою! Я обещал дяде пышные похороны. Помогите же мне исполнить обещание! Всем заряжать оружие! Построиться в три шеренги! И ждать!

Горцы подчинились, исполнив приказ с восхитительной, благоразумной поспешностью, которая всегда была свойственна партизанам-горцам. Эта тройная шеренга выросла неодолимой преградой между преподобным Маркизом и наступающим неприятельским войском.

Лакюзон встал справа от шеренги. Варроз – слева.

Наступила долгая, глубокая тишина. Люди Лакюзона вскинули мушкеты на плечо, как охотники, изготовившиеся к стрельбе.

И вот на площадь бодро, но беспорядочно высыпала колонна шведов и серых.