Замок Орла - Ксавье Монтепен

– Ах ты, дьявол! – пробубнил Варроз. – Мне такое и в голову не пришло.

– Если, как ты говоришь, случится худшее, – после недолгого раздумья ответил преподобный Маркиз, – Эглантина найдет надежный и почтенный приют в монастыре Благовещения в Бом-ле-Дам.

– Разумеется, да только она не сможет там долго находиться.

– Почему? Ей ничто не помешает принять постриг и посвятить свою жизнь служению Господу.

– А кто вам сказал, что в этом ее призвание?

– Эглантина – девушка благочестивая, и мирская суета, думаю, ей чужда.

– Эглантина – ангел, я и сам прекрасно знаю! – воскликнул капитан. – И тем не менее смею утверждать, что монастырская жизнь – совсем не ее удел.

– Она сама тебе это сказала?

– Да что вы! Но у меня есть все основания думать, что так оно и есть.

– И какие же это основания, позволь спросить?

– Пожалуйста. Эглантина влюблена – и любима.

– Уж не в тебе ли все дело? – воскликнул священник, воззрившись на Лакюзона.

Сделав над собой неимоверное усилие, чтобы не выдать растерянности, в какую вверг его этот вопрос, капитан отвечал:

– Нет, преподобный Маркиз, не во мне… да и разве я свободен? Разве могу любить кого-то, кроме моих горцев и свободы?

– Что ж, – допытывался священник, – тогда в ком?

– В благородном молодом человеке, который уже спас мне жизнь и желает разделить с приемной дочерью деревенского врача свое знаменитое имя и великое состояние… – в Рауле де Шан-д’Ивере.

– Рауль, мальчик мой, – проговорил Варроз со слезами умиления на глазах, – так ведь это же прекрасно! Если это от всего сердца, от всей души… Вот поступок, достойный сына Тристана!

– Рауль, – сказал в свою очередь преподобный Маркиз, пожимая молодому человеку руку, – вы полюбили сироту, и за это вам скоро воздастся. Эглантина даст вам то, что стоит куда дороже всех гербов и сокровищ на свете! Приданым за нею будет ее красота, юность и невинность… Она даст вам счастье!

Раулю казалось, что, полюбив эту девушку, пожелав взять ее в жены, он сделал вещь, столь же простую, сколь и естественную – и не ошибся. Он совсем не понимал, при чем здесь похвалы и поздравления Варроза и Маркиза, и от этого почувствовал сильное смущение, если не сказать унижение. Но при всем том, однако, он ощутил живую и глубокую радость, ибо понял: теперь-то уж ничто не должно помешать его союзу с Эглантиной.

На душе у него стало еще радостнее, когда он услышал, как Лакюзон сказал священнику:

– Не будет ли вам, как и мне, спокойней за ее будущность, если, отправившись на рисковое дело – на площадь Людовика XI, вы оставите наше дорогое дитя на попечение жениха, почти что супруга, который с любовью позаботится о ней и оградит от любой опасности?

– Конечно, – ответил преподобный Маркиз, – а поскольку я умею читать твои мысли, то отвечу и на слова, которые ты не успел произнести: ступай же за Эглантиной!

Лакюзон направился к двери в соседнюю комнату.

Рауль де Шан-д’Ивер, ничуть не сомневавшийся, что девушка находится в этом же доме и что его отделяет от нее всего лишь утлая перегородка, почувствовал удар в самое сердце – удар, похожий на электрический разряд. Его лицо дважды становилось то бледным как мел, то красным как маков цвет. Глядя на него, старый полковник улыбнулся, а преподобный Маркиз в душе восхитился юношеским пылом и бурей чувств, разом отразившихся на благообразном лице молодого человека, точно в зеркале.

– Эглантина! – позвал капитан, негромко постучав в дверь.

– Кузен? – ответил мягкий, чарующий голос. – Ты меня звал?

– Ты спала?

– Нет. Разве могла я уснуть в такую ночь?

– Тогда иди же сюда, дорогое мое дитя. Преподобному Маркизу, полковнику Варрозу и мне нужно с тобой поговорить.

– Сейчас иду…

Дверь открылась – и в комнату вошла Эглантина.

То была восхитительная стройная девушка, обладавшая изысканной и вместе с тем безыскусной красотой. Простенькое платье горских крестьянок лишь подчеркивало ее непередаваемую грациозность. Плотная фланелевая юбка в черно-красную полоску спускалась до лодыжек, оставляя неприкрытыми лишь маленькие стопы: грубые шерстяные носки на толстой подметке не могли скрыть их поразительного изящества. Коричневый корсаж из коломянки[34] с тонким вырезом облегал ее прекрасную грудь. Узкая шапочка черного бархата едва держалась в густой копне ее темных волос, заплетенных в две толстые косы, спускавшиеся чуть ли не до пят.

Большие, выразительные глаза, голубые и ослепительно-ясные, мягко лучились на ее нежном, тронутом печалью, бледном лице, хранившем следы недавно пролитых слез. Вокруг глаз легли синеватые круги, говорившие о горестных заботах, терзавших ее в долгую, бессонную ночь.

Когда девушка вышла из своей спальни в комнату, ее взгляд сперва остановился на преподобном Маркизе, тут же протянувшем ей руку, так что она не заметила Рауля, который стоял в стороне с бешено бьющимся сердцем.

– Дитя мое, – обратился к ней священник, – мы хотим сообщить тебе добрую весть.

Глаза у Эглантины заискрились.

– Какую же? – воскликнула она. – Что-нибудь об отце?

– Да, – ответил Маркиз. – Жан-Клод, нарядившись монахом, недавно проник к нему в темницу.

– Храбрый мой кузен! – прошептала девушка.

– Он принес узнику надежду, – продолжал священник, – сказал, что через несколько часов тот будет на свободе… с нами… в наших руках.

– На свободе!.. В наших руках!.. – едва ли не с грустью повторяла Эглантина. – О Боже, Боже мой, прямо не верится. По-моему, это слишком хорошо – разве такое возможно?

– Нет ничего невозможного для тех, кто, как мы, обладает несгибаемой волей, непоколебимой решимостью и полной, безоговорочной верой в Бога, защитника праведных дел. А посему, дитя мое, я тебе от всей души говорю то же, что Жан-Клод сказал твоему отцу: надейся!

– Я верю вам, верю, – твердила девушка. – Мне очень хочется верить… и надеяться, ведь это так прекрасно! А я столько плакала, столько страдала!..

– А теперь, дитя мое, – продолжал священник, – мне остается сообщить тебе еще одну весть, и, как мне кажется, тоже добрую.

Эглантина смотрела на священника с искренним удивлением.

– Что вы хотите этим сказать? – вопросила она. – Я не пойму, отец мой.

– Не оставила ли ты там, – продолжал Маркиз с отеческой нежностью, – не оставила ли ты там, в Шойском лесу, какую-нибудь привязанность… или воспоминание?

Эглантина залилась краской, опустила свои прекрасные глаза и ничего не ответила.

– Дорогая кузина, – сказал тут Лакюзон, – не стоит скрывать от нас дорогие тебе сердечные тайны. Милые, как твое лицо. И чистые, как твоя душа. Ты влюблена, и мы это знаем. Но добрый ангел, что хранит тебя, не вправе краснеть ни за один твой поступок, ни за одну мысль. Ты влюблена, и твой избранник – человек с благородным сердцем. Он достоин тебя.