"Сталинский питомец" - Николай Ежов - Марк Янсен

Вечером 15 июня, через три дня после побега Люшкова, Фриновский в кабинете Ежова встретил командующего Дальневосточной армией маршала В.К. Блюхера. Блюхер хотел разузнать о массовых операциях и о Люшкове. Он также пытался выяснить, как к нему относятся, поскольку существовало подозрение, что он связан с «военно-фашистским заговором». Ежов не успел с ним побеседовать, он был вызван в Центральный Комитет. Фриновский и Блюхер немного его подождали, а потом им было сказано, что Ежов будет не скоро. Фриновский тем временем сказал Блюхеру, что через два дня сам собирается на Дальний Восток{597}. Так совпало, что накануне было вынесено решение о поездке Фриновского. Ежов либо улучил момент и виделся со Сталиным в промежутке с побега Люшкова до встречи с Блюхером вечером 15 июня, либо решение было принято во время его телефонного разговора со Сталиным. Как бы то ни было, 17 июня по поручению Политбюро Фриновский уехал на Дальний Восток вместе с начальником Главного политического управления Красной Армии Львом Мехлисом. Они получили широкие полномочия разобраться в подробностях побега Люшкова и провести широкомасштабные аресты. Перед отъездом Фриновский и Мехлис отослали директиву краевому НКВД и спецотделам армии и флота, чтобы в течение недели была проведена подготовка к «массовой операции по устранению право-троцкистских военно-фашистских элементов, агентов японской и других разведслужб, бывших белогвардейцев, антисоветских элементов из бывших партизан, попов и раскольников, всех немцев, поляков, корейцев, латышей, финнов и эстонцев, подозреваемых в шпионаже». По прибытии Фриновский провел массовые аресты. Кроме того он установил скрытое наблюдение за Блюхером и посылал в Москву отчеты о слежке. 22 октября 1938 года по приказу Ежова, согласованному с Берией, Блюхер был арестован. Фриновский вернулся в Москву только после 22 августа, к этому времени Берию уже назначили первым заместителем Ежова{598}.

Авторитет Ежова перестал быть неоспоримым. 12 июня председатель Госплана Николай Вознесенский в кулуарной беседе поставил под сомнение административное рвение Ежова при массовом раскрытии заговоров{599}. Чуть позже, 30 июня, заместитель наркома обороны Ворошилова Иван Федько обратился к шефу с просьбой устроить ему встречу с Ежовым, чтобы доказать свою невиновность. Ворошилов отговаривал его со словами: «Не надо ходить к Ежову… Вас там заставят написать на себя всякую небылицу… Там все признаются». И действительно, через неделю Федько арестовали{600}. После своего ареста Ежов показал, что где-то в июле 1938 года Сталин и Молотов стали вдруг интересоваться его подозрительными связями с Ф.М. Конаром, с которым он когда-то работал в наркомате земледелия, пока в 1933 году Конара не казнили как «польского шпиона». В 1937–1938 годах Польша и «польский шпионаж» в глазах Сталина представляли очень серьезную угрозу, и связь с разоблаченным польским шпионом считалась непростительной. Так, позднее Ежов опишет свои ощущения: «Я почувствовал к себе недоверие Сталина. Он несколько раз ставил передо мной вопрос о моих связях с Конаром»{601}.

Ощущая недовольство Сталина, Ежов сознавал, что его положение становится шатким. А потому, когда 14 июля резидент НКВД в Испании Александр Орлов был вызван на встречу в Антверпен и не появился, он не сразу доложил об этом Сталину, опасаясь, что этот факт потом тоже поставят ему в вину. Ежов чувствовал, что вождь начал догадываться, кто предупредил Люшкова об опасности. Умолчание о побеге Орлова завершало картину. У Сталина появлялось все больше оснований не доверять ему.

В начале августа глава НКВД Украины А.И. Успенский прибыл в Москву на сессию Верховного Совета, которая должна была начаться 10 августа. Как он потом показал после своего ареста, на Лубянке начальник секретариата НКВД И.И. Шапиро встревожено сказал ему что, «у Ежова большие неприятности, так как ему в ЦК не доверяют». И он слышал, что в заместители к «Ежову придет человек которого надо бояться». Его имени Шапиро не назвал и еще заявил, что «нужно заметать следы» — в течение следующих пяти дней расстрелять тысячу человек{602}. Когда Успенский вместе с начальником УНКВД по Ленинградской области М.Н. Литвиным встретились с Ежовым у него на даче, он подтвердил: «Нужно прятать концы в воду. Нужно в ускоренном порядке закончить все следственные дела чтобы нельзя было разобраться». А Литвин добавил, что «если не удастся все скрыть придется перестреляться. Если я увижу, что дела плохи — застрелюсь». Самому же Успенскому, как он признал позднее, именно в тот момент пришла в голову мысль о побеге{603}.

Решение назначить к Ежову нового первого заместителя созрело уже к концу июля 1938 года. Возможно, Сталин был просто недоволен состоянием дел в НКВД: следственные процедуры отнимали слишком много времени, в результате тюрьмы были переполнены, а массовые операции затягивались. Возможно, выражением недовольства этой задержкой стало безотлагательное утверждение Сталиным расстрельного списка большой группы видных правительственных, военных и партийных функционеров с приведением в исполнение 29 июля. Аресты людей из окружения Ежова, Булаха, Леплевского и Заковского в апреле, Дмитриева в июне, наверное, тоже были следствием постепенной утраты доверия Сталина к Ежову. Знаменательно, что к 10 августа разнесся слух о грядущем назначении нового заместителя Ежова, которое ничего хорошего ему не предвещало. Поспешный расстрел большой группы заключенных 29 июля не был случайностью; через месяц, 26 и 29 августа, была расстреляна еще одна группа, в том числе Заковский, Салынь и Миронов[64]. Ежов явно торопился избавиться от людей, которые могли дать на него показания.

В связи с обсуждением в Верховном Совете нового закона «О судоустройстве СССР» в августе в чекистской среде пошел и другой слух, что массовые операции прекратятся и вернется «советская законность». Чекистская верхушка верила этим слухам, но в целом разницы никакой не было. Массовые репрессии шли полным ходом и достигли апогея после 15 сентября, когда для рассмотрения дел по остаткам национальных контингентов были созданы Особые тройки{604}. А в регионах, где продолжалась так называемая «кулацкая операция», проводимая согласно приказу НКВД № 00447 по выделяемым «лимитам», наряду с Особыми тройками сохранились и действовали тройки старого образца, члены которых были персонально назначены решениями Политбюро{605}.

В начале августа, еще до возвращения Фриновского с Дальнего Востока, Сталин выдвинул его кандидатуру на пост наркома Военно-морского Флота, с повышением, и одновременно пресек попытку Ежова назначить своего протеже Литвина на место Фриновского{606}. О чем, между прочим, Литвин только и мечтал. Вот почему Шапиро был встревожен предстоящим назначением нового первого заместителя, хотя в то время даже не догадывался, кто бы это мог быть. В любом случае выдвиженец Сталина не мог прийтись по вкусу Ежову.