Седьмая ложь - Элизабет Кей

Не смейся. Тут нет ничего смешного. Над чем ты смеешься? Над словами «внести ясность»? Ну да, пожалуй, это все-таки немного смешно. Я-то уж точно не собиралась ничего никуда вносить.

Как бы то ни было, мы с Марни знали, что эта ложь – фантастическая история про двух убийц-лесбиянок – была куда более интригующей, чем правда. Ну или, во всяком случае, предполагаемая правда. Кому не интересно прочитать про сладкую парочку живущих в грехе вдовиц, чье коварство сделало бы честь самому Макиавелли?

Поэтому мы не стали ничего комментировать. Мы выдернули телефон из розетки, отключили мобильные, а все электронные письма с неизвестных адресов автоматически отправляли в папку для спама. После этого мы заперли на ключ входную дверь и следующие две недели никуда не выходили из квартиры, раз в несколько дней заказывая продукты с доставкой на дом и смотря новые фильмы, скачанные с пиратских сайтов. Начальнику я не звонила, но, видимо, кто-то в офисе видел статью, потому что я получила короткое сообщение, в котором говорилось, чтобы я объявилась, когда буду морально готова вернуться на работу.

Мы с Марни были уверены, что рано или поздно шумиха уляжется и про нас все благополучно забудут. В конце концов, в мире полным-полно более интересных историй. К счастью, фотография, которую использовали в той злополучной статье, была ужасно размытой. Мы снялись вместе в наш первый приезд домой из университета на летние каникулы, и наши роскошные наряды по моде того времени, хотя и, бесспорно, сексуальные, делали нас практически неузнаваемыми. Впрочем, фоток Марни в Интернете было довольно много – на ее собственном сайте и в соцсетях, – а если хорошенько порыться, то в недрах моего корпоративного сайта нашлась бы и моя физиономия, но, судя по всему, в Сети засветился единственный снимок, где мы были вдвоем. Нам следовало просто запастись терпением.

Однако же, несмотря на все это, мне хотелось побольше узнать о той странной женщине, которая столь бесцеремонно влезла в нашу жизнь, поэтому я принялась перекапывать Интернет в поисках информации. Так я узнала о ее браке: о ее бывшем муже, его новой жене и их свадебном сайте. Я излазила его вдоль и поперек, пока не нашла заведение, где они отмечали свадьбу, и расписку, которую они выдали организаторам свадебного банкета. Я отыскала фотографии ее дома в «Инстаграме»: на них была съемная квартира, в которой она сейчас жила, ее соседка, которую я немедленно опознала, балкон, на котором они в летнее время сидели, попивая вино. Я смогла разглядеть название кафе, расположенного напротив, и без труда нашла его в Интернете. Так я определила ее адрес. В последние несколько недель она начала ходить на занятия чечеткой и даже выложила несколько видео: шестерка танцоров кружилась, подскакивала и отбивала ритм как заводная. Легче всего, пожалуй, оказалось выяснить, где она работает: эту информацию я почерпнула из предыдущих записей на ее сайте, причем ни одна из них не была столь же интригующей, как посвященная нам.

Тогда мне еще не приходила в голову мысль проследить ее жизненный путь на протяжении предыдущих десятилетий – это случилось позже, – но я была поражена количеством данных, которые я без труда раздобыла посредством всего нескольких щелчков мышкой. Мысль о том, что любой желающий может точно так же раздобыть и все мои данные, что моя жизнь – открытая книга, была пугающей. В последующие несколько недель я наблюдала за тем, как Валери публикует в Интернете фотографии из тех мест, где бывает, с метками местоположения, пишет о своих планах на ближайшее время и вывешивает объявления о грядущих мероприятиях в округе.

Я была совершенно уверена, что она тоже за мной наблюдает.

Возможно, шумиха и улеглась бы, если бы мы продержались еще несколько недель. Но Марни сломалась. Не выстояла. Вымысел, опубликованный в Интернете, не давал ей покоя: убийство, таблетки, смерть Чарльза. С каждым днем этот сюжет казался ей все более и более правдоподобным. Он преследовал Марни в ее снах. Ею поочередно овладевали то апатия, то беспокойство, спала она урывками, потому что едва стоило ей заснуть, как ее начинали одолевать кошмары. Она уже будто бы помнила, как бросила таблетки ему в кофе. Она во всех подробностях видела, как, приподнявшись на цыпочки, доставала упаковку из аптечки над раковиной, извлекала таблетки из блистера и высыпала в чашку, намереваясь отравить своего мужа. А потом, после многодневной бессонницы, у нее начались странные галлюцинации, и она стала думать, что, может быть, сама столкнула его с лестницы. Может, она все это время находилась там? Может, она стояла на лестничной площадке у него за спиной? Она видела все это как наяву – постеры, висящие в рамах на стенах, и ковер под ногами – и отчетливо помнила, что чувствовала, когда прикоснулась к Чарльзу, провела пальцами между его лопатками, положила ладонь ему на спину. Она перестала есть, но при этом много пила. Она перестала спать и совершенно извелась, не находя себе места. Ей необходимо было восстановить истину в том виде, в каком она была ей известна, пока ложь не завладела ею целиком и полностью.

– Это все было не ради меня, – говорила она потом. – Я сделала это не ради себя самой. Я смогла бы с этим жить. Но Чарльз? Он никогда не женился бы на женщине, которую они пытались из меня сделать. Они все выставили его наивным дураком, а он таким никогда не был. Я не могла допустить, чтобы о нем осталась такая память.

Это и побудило ее встретиться с Валери всего через пару недель после публикации той злополучной статьи. Марни вытащила газету из макулатуры, нашла имя журналистки и, зайдя на ее сайт, отправила ей письмо. И получила предложение позавтракать утром следующего дня в кафе на первом этаже моего дома.

Я не знала об этом, иначе остановила бы ее. Но к тому времени, когда я проснулась, ее место в постели рядом со мной уже успело остыть.

Подозреваю, Марни сильно разочаровала Валери. Та наверняка рассчитывала на какие-нибудь скандальные подробности и откровения, подтверждающие ее версию событий. Например, Марни могла бы признаться, что это она в то утро давала мужу таблетки, что она не слишком внимательно прочитала инструкцию, а то и вообще ее не читала, что устала и заработалась, поэтому в спешке ошиблась с количеством. Но разумеется, ничего подобного Марни не говорила.

Я могу лишь предполагать, что ее рассказ оказался неожиданно скучным. Марни, скорее всего, принялась твердить о том, какие ужасные у Чарльза были приступы мигрени. Упомянула – как минимум дважды – о своих опасениях, что у него может быть опухоль мозга. Но доктор – очень приятный человек и врач отличный, они ему доверяли – твердо стоял на своем: это всего лишь мигрень. Чарльз плохо переносил приступы, они всегда были довольно тяжелыми. Ей следовало остаться дома. Она могла бы позаботиться о нем. Она принесла бы ему стакан воды, или сэндвич, или то, за чем ему понадобилось спуститься на первый этаж. Она могла бы спасти его.

И Валери посмотрела бы на Марни – бледную и тоненькую до прозрачности, со спутанными волосами и темными подглазьями, еле заметно дрожащую – и поняла бы, что ее статья, при всей занятности, никак не могла быть правдой. Эта женщина, капающая слезами в свой кофе, такая хрупкая и подавленная, была не способна на убийство.