Лавандовый сад - Люсинда Райли

Какое-то время оба они сидели молча, каждый погруженный в собственные думы.

– Что же касается Софии, – первым нарушил тишину граф, – то она очень наивна. Ее всегда оберегали от внешнего мира, вначале родители, потом я. К тому же сестра имеет весьма смутное представление и о мужчинах, и о любви. Будем надеяться, что Фридрих в скором времени уедет к себе в Германию. Естественно, я тоже заметил, что между ними возникла какая-то химия.

– А что мне делать с Фальком? – спросила Конни. – Не забывайте, я ведь замужняя женщина, Эдуард.

Граф молча повертел свой бокал в руках, не отводя от нее пристального взгляда.

– Кажется, мы уже с вами согласились в том, что порой нам всем приходится жить во лжи. Спросите себя сами, Констанция. Предположим, я был бы руководителем той группы, в которую вы должны были влиться. И я приказал бы вам продолжить развивать свои отношения с Фальком и дальше в надежде на то, что он выболтает какие-то крохи информации, полезной нам. Ненароком сообщит сведения, которые помогли бы подпольщикам продолжить их борьбу. Неужели бы вы отказались исполнять мой приказ?

Конни опустила глаза. Она прекрасно поняла все то, что осталось недосказанным.

– С учетом того, о чем мы только что с вами говорили, я бы согласилась, – ответила она наконец нехотя.

– Ну так вот! В своих отношениях с Фальком отодвиньте от себя собственную душу, и как можно дальше. И помните! Всякий раз, когда вы оказываетесь в объятиях Фалька, вы служите важному и нужному делу. И оно стоит того, чтобы подавить на время собственное отвращение к этому человеку. Именно это я и проделываю над собой двадцать четыре часа в сутки.

– А вас не волнует то, что ваши соотечественники считают вас предателем?

– Конечно, волнует, Констанция. Но это уже второй вопрос, к тому же не имеющий прямого отношения к делу, не так ли? Но в гораздо большей степени меня волнует судьба тех французов, которые сейчас томятся в фашистских застенках, которых подвергают нечеловеческим пыткам и издевательствам, которых убивают. Что значит на фоне всего этого моя репутация? Полагаю, что мне вообще выпала легкая жизнь. А сейчас я должен оставить вас. – Граф поднялся со своего места. – Мне еще нужно поработать.

Он коротко улыбнулся Конни и вышел из библиотеки.

Хотя у Конни не было полной уверенности в том, что именно Эдуард сумел своевременно предупредить подпольщиков о готовящихся карательных акциях гестапо, в результате чего те смогли избежать арестов, но несколько дней спустя после их беседы с графом в библиотеке на ужин к ним снова заявились братья фон Вендорф. А за столом только и было разговоров, что о последней операции, которая полностью провалилась. Фальк был вне себя от ярости. Еще бы! Ведь такой невиданный позор в его работе случился на глазах брата. Его враждебность к Фридриху была почти осязаемой, казалось, что соперничество с единоутробным братом достигло своего апогея. Да и чему было удивляться? Фридрих добился в жизни гораздо большего, чем он сам. Да и вообще, он превосходил его по всем статьям. Конни вдруг пришла в голову мысль, что та жесткость, с которой Фальк обращался со своими подследственными, жестокость, о которой ходили легенды, была в немалой степени спровоцирована снедающим его комплексом собственной неполноценности, осознанием того, что ему суждено оставаться вечно вторым в братском тандеме с Фридрихом.

– С каждым днем все больше проблем от этого Сопротивления, – недовольно бурчал он над тарелкой супа. – Вчера был атакован немецкий конвой в Ле Мане. Офицеры убиты, оружие разграблено.

– Надо сказать, эти люди действительно хорошо организованы, – заметил Фридрих.

– Вне всякого сомнения, они получают от кого-то достоверную информацию. Точно знают, где и когда нападать. Нужно как можно скорее обнаружить это слабое звено, брат, – обратился Фальк к Фридриху.

– Думаю, это сможешь сделать только ты, – ответил тот.

Сразу же после ужина Фальк откланялся, сославшись на неотложные дела в управлении гестапо. Судя по всему, провал операции по уничтожению всей сети подпольных групп Сопротивления в данный момент занимал его больше всего. Во всяком случае, внимания Конни он уделял гораздо меньше обычного, что явилось такой маленькой наградой ей за те два часа пытки за обеденным столом, в течение которых Фальк не переставал разглагольствовать о том, как именно он добьется полной и окончательной победы над всеми смутьянами, орудующими у него под носом. В свою очередь, Фридрих сказал, что он, пожалуй, еще немного задержится, и сразу же после ужина они вместе с Софией в сопровождении Эдуарда удалились в гостиную. Конни, сославшись на усталость, извинилась и отправилась наверх к себе в спальню. Закрыв за собой дверь, она без сил опустилась на постель, чувствуя полнейшее опустошение на душе. Постоянное притворство и обман выхолостили ее полностью. Несмотря на то что она жила в центре города, который еще совсем недавно считался средоточием всего мира, еще никогда она так остро не ощущала собственное одиночество и оторванность от этого самого мира. Без радио – его нацисты отключили, как только обнаружили, что союзники передают директивы своим агентам по каналам радиосвязи, с пропагандистскими газетами, которые издавало правительство в Виши и в которых нечего было читать, Конни чувствовала себя в полном информационном вакууме. Она и понятия не имела, как в данную минуту обстоят дела у союзников, произошла ли долгожданная высадка союзнических войск на континенте, как о том говорилось на родине, еще до ее отправки во Францию, как о деле решенном. Оставалось лишь надеяться на то, что так оно в конце концов и будет.

Эдуард категорически отказывался вести с ней беседы на такие темы. Он и вообще по мере сил старался избегать ее, особенно в последнее время. Очень часто по утрам, когда они с Софией спускались к завтраку, его уже не было дома. Куда он пошел? С кем общался? Конни и понятия не имела. Но коль скоро граф, по его словам, поставил ее начальство в спецслужбах в известность о том, что с ней стало и где она сейчас находится, уныло размышляла Конни, то, может быть, они изыщут какую-то возможность выйти с ней на связь. Не бросят же они ее здесь одну, раздавленную, сломленную, без малейшей надежды на помощь, влачащую жалкое существование на фоне всей этой показной роскоши. А ведь ее учили тому, как убивать врага, а не как его обольщать.

– Ах, Лоренс, – тихо воскликнула она с отчаянием в голосе. – Если бы ты был рядом… подсказал бы мне, что делать.

Конни вяло откинулась на подушки. Думы ее были такими же беспросветными, как и вся ее нынешняя жизнь. Уже, наверное, в тысячный раз она задала себе один и тот же вопрос: а увидит ли она когда-нибудь своего мужа?

Наступил август, и Конни почувствовала некоторое облегчение от того, что союзники начали регулярно бомбить немецкие позиции. Подземное бомбоубежище под домом было исполнено той же роскоши, к которой де ла Мартиньеры привыкли и во всем остальном. Удобные кровати, газовая плитка, на которой всегда можно было сварить себе чашечку кофе, множество самых разнообразных настольных игр, чтобы занять время обитателям подземелья. Во всяком случае, думала Конни, читая очередную книгу и прислушиваясь к тому, как сотрясается их дом наверху под разрывами бомб и снарядов, которые союзники обрушивали на город с неба, эти налеты означают лишь одно. Вот-вот начнется долгожданная высадка и сухопутных войск тоже. Скорей бы уж, молилась про себя Конни. Ведь в этом случае она обретет наконец свободу, отбросит прочь от себя все эти сюрреалистические декорации, среди которых она обитала все последнее время.