Ниже бездны, выше облаков - Елена Шолохова

– Ладно. Встречаемся в шесть у ворот.

* * *

Не зря мне не хотелось идти на дискотеку. Сам не знаю, к чему был этот жест. Заморочки с Таниным отцом меня не касаются, да и строгий папаша – это далеко не самое плохое, что бывает в семьях. Но все мы умные после драки…

Пришёл я к шести, как договаривались. Таня уже была на месте, и не одна. Рядом с ней крутился долговязый и что-то ей нажёвывал, но, увидев меня, сразу сквозанул.

– Что он тебе сказал?

– Да так…

Но вид у неё был расстроенный.

– Нахамил? Хочешь ввалю ему?

– Да ну этого Зубкова! – Таня заметно повеселела.

В вестибюле толкался народ: кто парами, кто кучками. Я осмотрелся. Анита, когда ссорились, заявила, что тоже не пойдёт на дискотеку. Точнее, сообщила, что пойдёт с другим и в другое место – «куда таким, как ты, вход заказан». Но она могла и просто дразнить. Однако её я не увидел (чему был рад), зато мы встретили наших одноклассничков: Запевалову, Лопырёва – он уже заделал прореху в челюсти, долговязого и ещё нескольких. Те просто глаз с нас не сводили.

– Не подходи к ним, – попросила Таня.

– Да я и не хотел.

Я сдал наши куртки в гардероб, и мы пошли в холл – там уже зарядили «Лендо календо». Здесь тоже роль секьюрити возложили на училок и физрука, и все они уже были на посту. Однако на входе нас никто не обсматривал и не просил дыхнуть, но это, думаю, вовсе не показатель доверия и большей свободы, чем в школе Грина. Просто в этой тоскливой обители под присмотром злобной и вездесущей старухи наверняка никому и в голову не приходило пронести с собой какой-нибудь портер в бутылке из-под колы.

Холл украсили надувными шариками и плакатами с пафосными слоганами, нарисованными цветочками, восьмёрками – Восьмое марта ведь на носу. Но Таня улыбалась, ей, видимо, подобная слащавая атрибутика была по душе. Поэтому я сдержался от язвительных замечаний, что так и крутились на языке.

В холле был полумрак, задёрнутые жалюзи скрадывали дневной свет. Ну хотя бы так… А то ведь могли и солнечную поляну оставить, чтобы лучше контролировать.

Минут через тридцать народ из вестибюля мигрировал в холл и началось хоть какое-то движение. Хотя всё равно была скукотища. Мы с Таней не танцевали. Я-то и не собирался. А вот она… Она, очевидно, тоже. Так что непонятно даже, ради чего сюда рвалась.

Через час убитого ни на что времени я вышел покурить. Наши хомячки вроде бы кучковались на другой половине холла, так что я позволил себе не только устроить перекур, но и добрых полчаса потрещал по телефону с Костяном, ну и с матерью немного. Курили здесь за школой, куда не выходили окна директорского кабинета: старуха за курение гоняла, сказали пацаны из одиннадцатого. Как раз один из них высунулся с чёрного хода на улицу и окликнул меня:

– Э-э, там девки махач устроили! Вроде твои.

Я следом за ним помчался в школу. Думал, выскочка со своими миньонами напала на Таню. Только вот куда смотрят учителя? Тот же Свисток, который, когда не надо, тут как тут.

Но пацан, имени не помню, повернул не в сторону холла, а в сторону спортзала. Остановился перед женской раздевалкой, откуда доносились очень характерные звуки. Я толкнул дверь – не поддалась, кто-то удерживал её изнутри. Пришлось садануть с силой. Дверь распахнулась. Стук, треск, вскрик. Кого-то, видимо, зашибло. Я даже смотреть не стал, рванул вперёд.

Но внутри оказалась не Запевалова, и вообще это был не наш класс. Плотным кружком стояли девчонки – одноклассницы Аниты. Сама она корячилась в центре кружка, одной рукой заломив Танину руку, второй – ухватив Таню за волосы. Я растолкал девок и отцепил Аниту от Тани. Не так-то просто, кстати, было это сделать. Но Анита и не думала останавливаться. Она, красная, разгорячённая, пыхтящая, прыгала, тянула руки, пытаясь снова её ухватить, вскидывала ноги. Но ни пнуть, ни ударить Таню, ни вцепиться в неё я не давал, загораживал, как мог.

– Уйди, Расходников! – кричала Анита. – Ей же хуже будет. Слышь, ты, овца, я тебя всё равно поймаю и похороню.

Девки галдели и ещё больше её подзуживали. Парни, что втиснулись после меня, стебались и, конечно, всю эту сцену снимали на камеру. Анита же без группы поддержки впала в бешенство и никак не могла угомониться. Раза три, промахнувшись, саданула меня каблуком по ноге. И тут я, потеряв всякое терпение, влепил ей пощёчину. Не слишком сильно, но ощутимо. Она резко отпрянула, схватилась за щёку и сразу затихла. Все остальные тоже умолкли, будто такого поворота и предположить не могли, хотя, насколько я знаю, истеричек обычно так и приводят в чувство. Пользуясь всеобщим замешательством, я поскорее вывел Таню в коридор.

В вестибюле зевак набилось ещё больше – слушок про драку расползся влёт. Наши хомячки вылезли тоже потешить любопытство. На нас смотрели, шушукались, подхихикивали. Мне-то было вообще без разницы, но Таню это явно напрягало. Пока мы одевались, Анита, видать, оправившись от шока, тоже примчалась в вестибюль, но больше уже не кидалась, хотя обложила нас обоих матом с ног до головы. Меня ещё постольку-поскольку, а уж Таню как только не назвала.

Таню трясло, руки не слушались, молния на куртке никак не поддавалась. Я помог ей одеться, чтобы уйти как можно быстрее. Анита и это приметила:

– Ах, какие нежности! Ты ей ещё попку подотри, а то она поди навалила от страха.

Взрыв хохота. Таня, которая и без того выглядела затравленно, теперь и вовсе сжалась. Я натянул ей шапку, повязал шарф, подхватил за локоть и живо повёл к двери.

– Ненавижу тебя, козёл, – последнее, что мы услышали.

А улица встретила нас метелью, будто и не весна вовсе. Надо же, как за пару часов, даже меньше, успела перемениться погода. Ветер забрасывал колючий снег в лицо, за воротник, продувал насквозь. Мы припустили – хорошо хоть Таня живёт близко к школе. У подъезда коротко простились и разошлись. Я хотел ей сказать что-нибудь утешительное, но слова не шли.

Мне было жаль Таню. Да и неудобно как-то. Снова она из-за меня пострадала, по сути, ни за что ни про что, да ещё и на глазах у всех. Охота было позвонить ей, успокоить. Но не стал, сдержала мысль – вдруг она расценит мой порыв неправильно, нафантазирует себе того, чего нет, а мне бы не хотелось делать ей больно, разрушая иллюзии. Потому-то я и вообще пытался держать дистанцию. Хотя, говоря по правде, какая уж там дистанция, если мы с ней по полдня были вместе. Тут хочешь не хочешь, сблизишься. Я только старался не переходить черту и оставаться ей другом. Однако совру, если скажу, что меня ни разу не посещали крамольные мыслишки. Посещали, и неоднократно. Виной тому, как мне кажется, её волнение, что возникало при малейшем намёке, полунамёке на близость, даже не на близость, а лишь на двусмысленность ситуации. И волнение это странным образом будоражило и меня. И ещё запах… От ее кожи упоительно пахло молоком, как от ребёнка. Необъяснимо приятный запах. Покруче всяких феромонов. Однако я вовремя одёргивал себя – уж с кем с кем, а с ней стоило проявлять порядочность.