Государево дело - Иван Оченков

– Молиться пошли, – не отрывая глаза от подзорной трубы, сказал своим спутникам царский стольник Федор Панин.

– Это завсегда так, – беззаботно ответил ему лежащий рядом молодой казак Мишка Татаринов. – Хочешь не хочешь, а пять разов в день намаз соверши!

– Воинских людей мало видно.

– Как на приступ пойдем, все за сабли возьмутся. Азовцы – вояки справные, даром что басурмане.

– Татары?

– Всякие. Есть и татары с ногаями, а есть и черкассы вроде наших.

– Православные, что ли?

– Говорю же, всякие.

Панин прибыл на Дон еще зимой вместе с санным обозом, привезшим казакам царское жалованье, а вместе с ним сотня драгун, вроде как для охраны. Встретили их радостно, особенно Епифан Родилов, которого казаки недавно вновь выбрали войсковым атаманом. Хлеб, пороховое зелье, а самое главное – деньги значительно укрепили его положение, заставив недоброжелателей на время умолкнуть. Но что более важно, Панин и его люди олицетворяли царскую поддержку его честолюбивым замыслам, главным из которых было взятие Азова.

Казаки уже не раз пытались подступиться к турецкой твердыне, вставшей им как кость в горле и не дававшей свободно ходить в набеги на туретчину. Но всякий раз были с уроном отбиты, после чего азовцы устраивали ответный набег на донские станицы, предавая их огню и мечу. Но на этот раз в дело решила вмешаться Москва. И помимо Панина и его драгун, в отряде были еще француз-подрывник Жак Безе и приданный ему в помощь молодой офицер из Мекленбурга Курт Минлих. Их задачей было установить на ворота османской крепости мину, с помощью которой донцы должны были ворваться внутрь.

– Что от атамана слышно? – поинтересовался Федор у казака.

– Как уговорено, ночью приведет казаков к крепости.

– Хорошо, – задумчиво покивал головой стольник и протянул трубу Татаринову.

– Ох и хитрая же штуковина! – восхитился тот, хорошенько приглядевшись. – Мутновато чуть, но все как на ладони.

– Да, вещь справная, – не стал спорить Панин.

– Купил где или в бою добыл? – чуть завистливо спросил второй казак по прозвищу Гуня.

– Государь пожаловал, – усмехнулся дворянин, вспомнив обстоятельства вручения награды.

Царь как-то накрутил им с Мишкой Романовым уши за то, что они вместо наблюдения за противником разглядывали купающихся в реке девок, а после похода подарил каждому по трубе, не забыв всем рассказать, за что жалует. Ох и смеху тогда было!..

– Ладно, поехали назад, а то греха не оберемся.

– И то верно.

Спустившись с пригорка в балку к своим лошадям и караулившему их коноводу, они вскочили в седла и поскакали к ближайшему ерику. В крепости если и обратили внимание на нескольких удаляющихся всадников, то никак не проявили к этому своего интереса.

В одной из многочисленных проток Дона от чужих глаз прятались струги, полные казаков. Часть из них были одеты и вооружены вполне добротно. Можно сказать, не хуже служилых дворян на смотре. Другие выглядели сущими голодранцами, и только оружие указывало, что они не бродяги, а воины. Как бы то ни было, сабли имелись практически у всех. Тот не казак, у кого нет сабли! Всевозможного фасона: от тяжелых палашей – до легких черкесских клинков, изукрашенные серебряной или золотой насечкой – и совсем простые, почти прямые – и сильно изогнутые… По ним можно было изучать боевой путь владельца оружия. Вот эта, к примеру, корабела была снята с убитого польского гусара, а вот с этим ятаганом[61] когда-то шел в бой османский янычар.

Остальное оружие было по принципу «кто во что горазд». Копья, топоры и дубины соседствовали с кремневыми пистолетами и фитильными пищалями. Часто встречались луки, из которых казаки метали стрелы не хуже, чем привычные к этому сызмальства татары и ногайцы. Еще больше разнообразия проявлялось в одежде. Тут было все: жупаны и свитки, кафтаны и халаты, а то и просто драные рубахи на голое тело. Головы покрывали шапки, папахи, малахаи, случались даже бог знает откуда взявшиеся иноческие скуфьи, а некоторые же и вовсе оставались простоволосыми. Про обувь и говорить нечего, одни щеголяли в сафьяновых сапожках с загнутыми носами, иные были в сыромятных поршнях, а третьи в лаптях, но изредка встречались и совсем босоногие.

Панинские драгуны, державшиеся отдельно от прочих, выглядели несколько менее живописно. Форменные камзолы им по приказу царя пришлось снять и переодеться в обычные кафтаны и зипуны, у кого на какой хватило средств. Вооружение, впрочем, осталось единообразным и сразу выдававшим в них регулярных солдат.

Хуже было с иноземцами. У Безе и Минлиха, разумеется, никакой русской одежды отродясь не водилось. Так что пришлось подбирать на месте, после чего низенький и толстый француз в халате, шароварах и войлочной шапочке стал больше похож на турецкого торговца сладостями, а вот немцу и вовсе не повезло. Довольно высокий и статный, он выглядел совершенным чучелом в короткой для него драной свитке и облезлом рысьем малахае. Оставшиеся на нем короткие до колен штаны и шерстяные чулки, торчащие из видавших виды чеботов, только укрепляли это впечатление. И лишь перевязь со шпагой и решительный вид мекленбуржца удерживали окружающих от шуток на его счет.

– Господин полковник, – немного коверкая русские слова, обратился Безе к Панину, – долго мы еще будем болтаться в этих болотах?

– Даст бог, нынешней ночью все решится, – отозвался Федор.

– Бьен[62], – отозвался толстяк.

– Вас что-то беспокоит?

– Река, сырость. Не лучшее место для хранения пороха. К тому же я не уверен, что эти ваши казаки смогут правильно установить мину.

– Хотите участвовать лично?

– Э бьен нон![63] Но я хочу, чтобы все прошло как надо и мне заплатили обещанную награду!

– О чем вы говорите? – по-немецки поинтересовался Минлих, плохо понимавший по-русски.

– Я сомневаюсь насчет мины, – охотно пояснил ему Безе, за время странствий изучивший множество языков. – Установить ее будет не совсем простым делом, а малейшая ошибка может дорого обойтись.

– Давайте я ее поставлю, – пожал плечами немец.

– А вы умеете?

– Нет, но вы же мне объясните.

– О, мон дье![64] – простонал француз, закатив глаза. – Скажите, месье, какая нелегкая вас вообще сюда принесла?

– Как вам сказать, герр Безе, – отозвался Курт. – Я попал в беду, и теперь моя жизнь не стоит даже ломаного крейцера.