Разгадка кода майя: как ученые расшифровали письменность древней цивилизации - Майкл Ко

Рецензия Хилла, должно быть, была неприятна для Эрика, поскольку она не только отдавала должное Уорфу, но и высмеивала стиль Томпсона как «беспорядочный, перемешанный с цитатами из литературы и искусства».

Ответ Томпсона [36] был скорым и очень характерным: «При написании рецензии нужно что-то знать об обсуждаемом предмете и внимательно прочитать книгу. Доктор Хилл… терпит неудачу в обоих отношениях». «Доктору Хиллу кажется, что он чувствует себя как дома, когда сталкивается с идеями Уорфа о дешифровке. Когда один коллега прочитал мою рукопись, он заметил по поводу обсуждения методов Уорфа: “Зачем опять хлестать эту мертвую лошадь? Нет ни одного человека, который серьезно воспринимает фантастическую работу Уорфа”». Лингвистический подход, по мнению Томпсона, для дешифровки бесполезен: «Невозможно перевести все иероглифы на современный юкатекский язык, потому что многие из них являются идеографическими и во многих случаях соответствующий архаичный термин утерян».

Для защиты своего метода, который Хилл назвал «полуромантическим подходом», то есть использования данных этнологии и мифологии для перевода, Томпсон привел в пример иероглиф, идентифицированный еще в XIX веке как знак для стороны света, chik’in (чик’ин), означающий в юкатекском языке «закат» (и, соответственно, «запад»). Эрик утверждал, что рука, которая появляется над иероглифом солнца, означает «завершение», а вся комбинация – «завершение солнца», будучи полностью логографической. Задним числом мы понимаем, что пример был неудачный, потому что, как теперь общепризнано, рука – это иероглиф chi, и, когда он размещен над логограммой k’in, комбинация действительно читается chik’in. Но что типично для Томпсона: он, как всегда, проигнорировал главную мысль Хилла, сосредоточившись на второстепенных деталях, и Хилл был отправлен Эриком в тот же лимб, куда был сброшен Уорф.

Рис. 32. Иероглиф chik’in «запад».

Однако гораздо более грозный враг Томпсона, чем эти презренные неучи, уже маячил за горизонтом.

К середине ХХ века дешифровка некалендарной части надписей и кодексов продвинулась ненамного дальше, чем за прошедшие полвека. В оценке состояния майянистики, опубликованной в 1940 году, Морли говорил, вероятно, от лица большинства своих коллег: «Время в его различных проявлениях, точная запись его основных феноменов составляет основное содержание письменности майя…» [37]. До сих пор, по утверждению Морли, не обнаружено ни одного названия древних центров майя, «не говоря уже об именах любого из правителей многочисленных городов-государств», и «автор сильно сомневается, что какой-то топоним когда-либо будет найден в каменных надписях майя». «Можно предположить, что оставшиеся недешифрованные иероглифы имеют дело с церемониальными вопросами».

Досадные удары по дешифровке со стороны лингвистов были быстро подавлены Томпсоном, и единственным лучом света в темном эпиграфическом царстве стал анализ надписей Чичен-Ицы, выполненный в 1930-е годы Германом Бейером [38], немцем, работавшим в Средне-Американском исследовательском институте Тулейнского университета Луизианы в Новом Орлеане. Он идентифицировал повторяющиеся последовательности иероглифов, которые мы теперь определяем как сочетания знаков (рис. 33), и, хотя не претендовал на то, что действительно может прочитать или перевести эти последовательности, структурный подход, им примененный, окажется чрезвычайно плодотворным в последующие десятилетия, когда началась великая дешифровка. Бейер был очень хорошим ученым, хотя его вспыльчивый характер часто доводил коллег, например, Морли, до безумия. Когда началась Вторая мировая война, бедного немца, уже заболевшего раком, отправили в концлагерь в Оклахоме, где он умер в 1942 году.

Рис. 33. Сочетания знаков, выделенные Бейером в Чичен-Ице. Все они теперь читаются как К’ак’упакаль.

Другой немец, Пауль Шелльхас, тот самый, который классифицировал богов в кодексах, не скрывал своего пессимизма относительно исследований фонетистов. «Характер иероглифов майя преимущественно идеографический», – писал он в 1936 году, и попытки фонетического чтения Уорфа, по его мнению, вероятно, были последними. Шелльхас был полностью согласен с Лонгом, что иероглифы майя «ни в коем случае не являются подлинным письмом в нашем смысле и не могут быть аналогом египетских иероглифов», так как не способны воспроизвести язык [39].

В 1945 году, в конце войны, когда Шелльхас был уже восьмидесятипятилетним стариком, он опубликовал в шведском журнале «Ethnos» свою последнюю статью [40]. В заголовке был поставлен вопрос: «Дешифровка иероглифов майя: неразрешимая проблема?» Вывод Шелльхаса был безнадежен: проблема действительно неразрешима.

Если это так, то редко в истории науки такое множество блестящих умов и так долго трудились со столь ничтожным результатом.

Так кто же прочтет иероглифы майя? По-видимому, никто.

Союз Советских Социалистических Республик был самым неудачным местом, а осень 1952 года – самым неудачным временем для великого прорыва в дешифровке майя. Всего семь лет назад Советский Союз вышел из войны, которая стоила ему двадцати миллионов жизней и невыразимых страданий. У нации, удерживаемой железной рукой самого безжалостного диктатора в мире и терроризируемой политической полицией и системой ГУЛАГа, единственной целью, казалось, было прославление рябого «вождя, учителя и друга», дни которого были сочтены. Сталин умер уже в следующем году, но власть партии, бюрократии и КГБ держалась еще несколько десятилетий.

В те охваченные страхом дни интеллектуальные открытия, похоже, были почти невозможны. С 1946 года и до своей кончины в 1948 году сталинский приспешник Андрей Жданов проводил целую программу ксенофобских репрессий в области искусства и науки, которая фактически остановила творческую работу в университетах и за их пределами. А в 1948 году товарищ Трофим Лысенко одержал победу в борьбе за замену «буржуазной» генетики собственной псевдонаучной версией, поскольку был близок к диктатору, а его противник, выдающийся ученый, создатель учения о мировых центрах происхождения культурных растений Николай Иванович Вавилов, не вызывал доверия Сталина. Ценой инакомыслия были тюрьма или ГУЛАГ.

Представляется невероятным, чтобы в таких ужасающих обстоятельствах в мире советской науки появилось что-то кардинально новое, переворот в науке, тем более в Ленинграде: в 1949 году охваченный паранойей Сталин приказал арестовать почти все руководство города по сфабрикованным обвинениям и, как сам любил говаривать, «укоротил их на голову». Под пологом Академии наук СССР в Ленинградском университете и в научно-исследовательских институтах царствовала ждановщина. Но в октябре 1952 года вышел номер антропологического журнала «Советская этнография» – издания, большей частью посвященного «научному» марксизму-ленинизму и преисполненного восхвалений великого Сталина, – в котором была напечатана статья под названием «Древняя письменность Центральной Америки» [1]. Тридцатилетний, никому не известный автор был сотрудником Ленинградского отделения Института этнографии АН СССР, и эта его статья в итоге привела к разгадке письменности майя и дала возможность далеким владыкам леса говорить с нами своими собственными голосами. Русский, подданный обширных владений Сталина, напрочь изолированный от остального интеллектуального мира, он достиг того, чего не смогли сделать поколения майянистов мирового сообщества.