От матроса до капитана. книга 2 - Лев Михайлович Веселов

дурной пример и находится за бортом без спасательного нагрудника. Я бы на вашем месте не забывал, что у вас двое детей и умница жена.

Когда зам начальника скрылся за дверью надстройки, старпом схватился за голову.

— Ну, мы и облажались! Достанется нашему мастеру по самые…. И вправду говорят: нет ничего тайного, что бы не стало явным. В голосе его слышалось явное сочувствие капитану за все произошедшее. Наказание за риск и сокрытие грозило отстранением от должности. Через несколько минут, о происшествии знал весь экипаж и вышел на палубу, стараясь держаться поближе к трапу, готовый вступиться за капитана. Борис Иосифович в сопровождении капитана вышел из каюты минут через двадцать. Увидев собравшихся на палубе, обращаясь к капитану, произнес с хитрой улыбкой: — Хороший экипаж у тебя, Владимир Николаевич! Еще и семи нет, а уже все готовы к отходу. Так что оформляй выход и на рейд, бункеровать тебя там будем. Жен в этот раз на борт не бери, чтобы не задерживаться, пусть поездом едут. — Он ни словом не обмолвился о происшествии, и стало понятно, что капитан прощен.

Так неожиданно закончилась этот инцидент, который для меня послужил наглядным примером и убедил, что из любых ситуаций необходимо искать выход самому и помнить, что победителей, как правило, не судят. Очень хорошо, когда при этом рядом с тобою надежный экипаж. Гусева все же отправили в отпуск, назначив исполняющим обязанности капитана старпома Горковенко. Теперь мне трудно поверить в то, что с приходом в Таллин руководство не узнало о пробоине, слишком много в то время было информаторов. Скорее всего, благодаря мудрости начальства пароходства было принято решение не вмешиваться в проявленную капитаном и экипажем инициативу и не подставлять хороших людей. Ряд подобных ситуаций и впоследствии подтверждали это. К большому сожалению, в последующие годы обстановка резко изменится и даже незначительные ошибки и промахи капитанов будут становиться достоянием всех служб пароходства, и не только.

Стоит рассказать еще об одном, не совсем приятном для меня случае, из которого я тоже сделал для себя очень серьезные выводы. В то лето, как уже говорил, стояла жаркая погода и даже в море на небольшом судне жара изводила экипаж, словно в тропиках. Поэтому капитан, рискуя, иногда разрешал купаться в открытом море. Мы ложились в дрейф при хорошей погоде и, пользуясь небольшой высотой надводного борта, прыгали за борт в прохладную, кристально чистую воду. Вначале делали это под надзором двух-трех хорошо плавающих, выступавших в роли спасателей. Вскоре потеряли бдительность и ослабили контроль, вроде бы все были неплохими пловцами. И вот однажды мы легли в дрейф недалеко от острова Борнхольм в южной части Балтики, и когда судно остановилось, свободные от вахты дружно прыгнули в воду. Капитан дал на купанье ровно двадцать минут и выкупался первым. Я оставался на мостике и наблюдал за купающимися, а старпом, как обычно, встал на фальшборт в районе лоцманского трапа. Когда капитан поднялся на мостик, оставалось всего минут пять до окончания купания. Увидев, что старпом так и не искупался, он приказал мне: — Давай окунись и столкни-ка в воду чифа, что он стоит, как статуй?

Я выполнил указание дословно, чиф полетел в воду, словно тряпочная кукла, неуклюже плюхнулся и, молча, отчаянно барахтаясь, вроде бы стал изображать, что тонет. Все со смехом наблюдали за ним — и те, кто был в воде, и те, кто оставался на судне. Первый, кто сообразил, что это не спектакль, второй механик Савченко сиганул в воду прямо со шлюпочной палубы. Дошло и до меня, я нырнул, когда погружающийся был метрах в двух в глубине. Вдвоем мы быстро вытащили старпома на поверхность, на наше счастье он не успел наглотаться воды. Уже на палубе чиф хриплым голосом изрек, глядя на меня уничтожающим взглядом: — М…к, деревянная морда! — и не разговаривал со мною целых два месяца.

Удивительнее все же оказался последовавший за этим поступок капитана. Он извинился перед старпомом за непродуманный приказ и, стукнув кулаком по столу, тут же заявил: — Кровь из носа, но я тебя научу плавать, чего бы мне это не стоило.

Уже в первом датском порту он водил вдоль борта на выброске одетого в спасательный жилет старпома, объясняя азы поведения в воде. Никто в экипаже не собирался смеяться над этим, и уроки становились все интенсивнее. Старпом поплыл самостоятельно через месяц, а еще через месяц впервые передал мне вахту, заговорив и подробно объяснив обстановку. Это означало, что извинения мои он принял.

Как, человек дошел до должности старпома, не умея плавать, удивительно. Когда я стану капитаном, заведу порядок: все, кто работал со мною, проходили непременную проверку на способность держаться на воде, причем результат объявлялся всему экипажу, чтобы каждый, оказавшись в воде, знал тех, кто нуждается в помощи. Как моряк я твердо уверен в том, что в любом возрасте научиться плавать легко, главное, не бояться воды, управлять дыханием, и, разумеется, иметь непреодолимое желание выжить.

Мое плавание на "Вормси" окончилось перед наступлением нового 1962 года. В тот день повар испек большой красивый пирог с надписью "Будущему капитану от экипажа", с намеком о моем тайном желании, введя меня в краску. К тому времени капитаном судна был Георгий Петрович Костылев, который в судьбе моей однажды уже сыграл значительную роль, оказав помощь в визировании и фактически проложившим мне дорогу в заграничное плавание. На этот раз он поразил меня невероятной трудоспособностью, неудержимой тягой к познанию, огромным желанием самосовершенствования. В этом человеке было всё, что нужно для деятеля государственного масштаба. Ни одного часа, а вернее ни одной минуты, у него не пропадало зря. Этого же он требовал и от других, если они его интересовали. При этом ему были чужды лесть и подхалимство, а разгильдяйство и подлость он не только пресекал, но и решительно искоренял. Вывести его из себя было невозможно, но если он к кому-то терял интерес, то тот человек чувствовал себя обреченным.

Его распорядок дня был расписан по минутам, из которых он извлекал для себя максимум пользы. Этого же он требовал от своих командиров и добивался всего, казалось бы, без особых затрат. Человеком он был немногословным, но наблюдательным и любил слушать других, независимо от их места в жизни. При всей исключительной требовательности и немногословности его нельзя было назвать сухарем, он был достаточно чуток и внимателен к подчиненным и никогда не отказывал в помощи.

Ему удалось не только сохранить все достоинства экипажа,