Говорит и показывает Россия - Аркадий Островский

Уродливые формы российского капитализма во многом были предопределены предшествующей ему тоталитарной системой. Она провозглашала высокий моральный облик строителя коммунизма и выводила нового советского человека, истребляя лучших представителей своего народа, ликвидируя сословные правила, подавляя чувство личного достоинства, поощряя доносы и конформизм, отправляя в лагеря и психбольницы тех, кто оказывал сопротивление. Добавив ко всему этому деньги и сняв идеологические ограничения, страна оказалась на грани не столько экономического, сколько этического банкротства. Те, кому предстояло реформировать экономику, меньше всего думали о масштабах этических проблем, с которыми страна выходила из советского периода своей истории.

Во время перехода от советского общества к постсоветскому изменилось и понимание того, какие качества необходимы человеку для того, чтобы преуспеть. В 1988 году 45 % населения считали, что для этого важны усердие и трудолюбие. В 1992-м лишь 31 % соглашался с тем, что эти качества приведут к успеху. Для людей становились важными совсем другие факторы: хорошие связи, ловкость и умение проворачивать дела. Первые русские бизнесмены как раз обладали всеми этими качествами и не стеснялись хвастаться ими[201]. Главные русские банки зачастую имели партийные или комсомольские корни. Например, банк “Менатеп”, который возглавляли Михаил Ходорковский и Леонид Невзлин, был совместным проектом ВЛКСМ и частных предпринимателей. В июне 1992 года Ходорковский и Невзлин выпустили книжку, которую можно считать своего рода манифестом строителя капитализма. Книга называлась “Человек с рублем”, как парафраз названия пьесы о революции “Человек с ружьем” советского драматурга Николая Погодина. Хотя Ходорковский и Невзлин были указаны авторами, за них – для заработка и на скорую руку – текст писал бывший корреспондент газеты “Правда”, свободно владевшей газетным стилем органа ЦК КПСС.

И книга, и банк были примером, как тогда говорили, “конверсии” советской системы в капиталистическую, со всеми вытекающими из этого последствиями.

Другим видным банкиром начала 1990-х был Александр Смоленский, владелец банка “Столичный”, освоивший алхимию превращения обесценившихся рублей в миллионное долларовое состояние посредством банковской системы.

Человек без высшего образования, начавший карьеру наборщиком в государственной типографии, заработал свои первые деньги в 1970-е, печатая библии для продажи на черном рынке. Отсидев два года за хищение государственного имущества (типографской краски и бумаги), он, начав работать в ремонтно-строительных организациях, нелегально перепродавал стройматериалы. В начале 1990-х созданный им банк “Столичный” управлял счетами кооператоров. Смоленский использовал их рубли для спекуляции, играя на разнице валютных курсов. Учитывая, что за период между 1991 и 1994 годами рубль обесценился почти на 100 %, валютные спекулянты быстро и легко обогащались. “Утром даешь деньги, вечером получаешь прибыль. Все решала скорость. Мы целыми днями сидели в банке, это было похоже на гонку, на машину, печатающую деньги”, – рассказывал сам Смоленский[203]. Смоленский выступал и кредитором “Коммерсанта”, что объясняло периодическое появление завуалированной рекламы его банка на страницах независимой газеты. Журналистам самого “Коммерсанта” сотрудничество со Смоленским позднее аукнулось. Зарплату им перечисляли на счета, открытые в “Столичном”, и когда в 1998 году Россия объявила дефолт по внутреннему долгу, банк объявил себя неплатежеспособным и заморозил счета. Смоленский, между тем, перетасовал активы и создал новую банковскую империю. Журналистам удалось через какое-то время получить свои сбережения назад, а вот иностранные инвесторы, вложившие в “Столичный” более миллиарда долларов, так и не увидели больше своих денег. Как сказал сам Смоленский в интервью The Wall Street Journal, все, что они заслуживают, – это “уши мертвого осла”[204]. Какая газета – такой и капитализм.

В неразберихе 1991 года наверх пробились не самые трудолюбивые, а самые ловкие. В момент перехода к рыночной экономике и массовой приватизации в самом выгодном положении оказался “человек с рублем”.

Гайдар доверил приватизацию своему другу Анатолию Чубайсу. Оба видели основную задачу в том, чтобы лишить коммунистов, цеплявшихся за командные высоты российской экономики, рычагов влияния и создать класс частных предпринимателей, которые были бы кровно заинтересованы в либеральных реформах. “Мы отдавали себе полный отчет в том, что создаем новый класс собственников, и у нас не было выбора между «честной» и «нечестной» приватизацией. Выбирать приходилось между «бандитским коммунизмом» и «бандитским капитализмом»”, – рассказывал Чубайс[205].

Чтобы все выглядело справедливо и честно, реформаторы решили распродавать государственные предприятия гражданам страны, выпустив специальные ваучеры и распределив их между ее 148-миллионным населением. 19 августа 1992 года, в годовщину августовского путча, Ельцин выступил по телевидению с обращением к народу. Он объявил о выдаче “приватизационных чеков” – как бы в награду за сопротивление, оказанное путчистам год назад. На самом же деле чеки, или ваучеры, были просто маркетинговым трюком, потому что ценность этих бумаг определялась не напечатанной на них цифрой 10 тысяч рублей, а количеством выставленного на продажу имущества. Когда на телеэкранах появился Чубайс и объяснил людям, в большинстве своем не имевшим ни малейшего понятия об акциях, что на каждый ваучер можно купить две “Волги”, все восприняли его слова буквально. Но вместо того чтобы стать символом государственной заботы и благодарности, ваучеры сделались символом надувательства: не зная, что делать с этими загадочными купонами, большинство людей или сразу же продавало их, или вкладывало в растущие как грибы после дождя “чековые инвестиционные фонды”, которые обещали вложить ваучеры в золото и алмазы и вскоре исчезали без следа.