Круг замкнулся - Наташа Кокорева

– У границы деревни. Я говорила с чужаком. Он будет в деревне в полдень.

– Как ты его встретила? – подозрительно прищурилась Горлица. – Почему вышла в запретное время? Он заворожил тебя?

Белянка пожала плечами:

– Дурной сон, предчувствие, я услышала за окном шаги, и…

– Оставь, Горлица просто спросила, – прервала ее тетушка Мухомор, поднялась из-за стола и вразвалку подошла к сундуку. – И зачем он придет в полдень? – она исподлобья взглянула на Белянку.

– Будет говорить об истинной вере и готовить нас к приходу отряда рыцарей.

– Лес – наша вера, наша правда и наша жизнь! – вскинулась Горлица.

Тихая, спокойная обычно Горлица!

Тетушка Мухомор подняла мягкую ладонь, призывая ее к молчанию.

– Лес – это мы, – негромко, но уверенно сказала она. – И мы должны сохранить Лес и жизнь. Если они будут говорить, а не убивать – это хорошо. Мы будем слушать и думать.

Горлица мотнула длинной косой.

– Но мы не можем предать Лес!

– Не можем. И не предадим. Но не каждый путь напролом – верный, – она захлопнула сундук, прекращая спор, и положила на стол сложные плетения из травы и крупных кристаллов песка. – Вот четыре амулета. Я еще не сталкивалась с городской магией – плела по наитию. Но это лучше, чем ничего. Наденьте, прежде чем идти на сбор.

Сбор.

Белянка тут же почувствовала слабость и легкую тошноту: то ли отступившая болезнь напоминала о себе, то ли душил страх оказаться на Большой поляне, перед всей деревней, посмотреть в глаза Ласке и Ловкому. Не увидеть там Стрелка.

Она с трудом проглотила комок в горле и, откашлявшись, спросила:

– Можно я прогуляюсь до Ивы?

Тетушка Мухомор одарила ее долгим взглядом цвета темной лежалой вишни, полным глубокой силы и понимания, а потом кивнула:

– Иди. Только возьми лодку. И возвращайся на поляну в срок, – и плотно сжала в отчаянной решимости губы.

Горлица лишь презрительно хмыкнула.

– Вернусь, – заверила Белянка и бросилась к двери.

Лодка скользила над густыми косицами водорослей. Остатки тумана курились по воде. Прелый запах реки мешался со скрипом уключин, баюкал. Белянка гребла против течения, к повороту, чтобы из деревни ее не могли увидеть любопытные глаза.

Слабость не проходила, холодным потом струилась по спине, но упрямство и желание спрятаться были сильнее. Нужно просто не спешить, не думать об оставшемся пути и не бросать весла.

Наконец днище прошелестело по песку, и мягким толчком лодка остановилась. Белянка выбралась на берег, замочив до коленей подол, накинула привязь на колышек и медленно подошла к Иве. Раскидистое дерево шатром нависало над водой. Мелкие листочки полоскались на ветру, изредка роняя слезы. Толстые корни причудливо переплетались, будто только для того, чтобы случайному путнику удобно было присесть. Белянка свернулась клубочком на этой лежанке и прошептала одними губами:

– Поговори со мной.

Ива молчала. Прозрачная вода торопилась на запад. Мутное за облаками солнце медленно карабкалось по небосклону. Тишина давила.

– Не хочешь, – понимающе кивнула Белянка и погладила влажную кору. – И правильно. Не о чем со мной говорить. Бегу, прячусь. Не могу разобраться в собственной жизни. Боюсь и своих и чужих.

Белянка заставила себя умолкнуть. Действительно, ни к чему. Нужно взять себя в руки? Нужно. А зачем? Какая разница? Что страшного уйти по реке на запад? Ничего. Все равно рано или поздно все уйдут.

Стыдно смотреть в глаза одурманенному Стрелку не в силах помочь? Страшно натолкнуться на боль пополам с сочувствием во взгляде Ловкого? Руки сжимаются в кулаки при виде холеной Ласки? Сердце стынет от незнакомой речи человека из тумана? Пусть тетушка Мухомор и Горлица разбираются с ним.

– Отдохни… – едва слышным прикосновением прошелестели мысли Ивы. – И тогда ты поймешь, что если спрашиваешь себя, почему должна что-то делать, то ты уже можешь сделать это, не перекладывай на других. Если тебя беспокоит чье-то мнение – исправь и изменись. Ты можешь все, что сочтешь нужным. Не прячься за страхами и отговорками.

Белянка закрыла глаза. Не хотелось спорить. Даже плакать не хотелось. Она подтянула колени к груди и положила под щеку ладонь. Широкие круги мыслей стягивались в одну-единственную точку. И этой точкой была Белянка.

Вода журчала глухо, будто сквозь влажную ткань. Белесое небо, хмурый лес поблекли, исчезли, отступили. Вокруг дрожала размытая дымка…

Пылало солнце и растворялось в реке. Деревья пили воду и говорили человеческими голосами. Люди превращались в резкие порывы ветра. А вокруг бушевал цветастый бешеный вихрь. Одинокие яркие осколки закручивались в спирали, рассыпались и сцеплялись в единое целое. Огромная спираль мироздания уходила далеко ввысь, глубоко вниз, расширялась, разрывая горизонты.

Вдруг кружение прервалось.

Бескрайняя пустошь растянулась от неба до неба. Сухие ветры плыли по волнам выжженных золотистых трав. Прямо перед Белянкой на земле сидел уродливый карлик. Даже не человек – звереныш. Морда менялась на глазах, показывая все более и более отвратительные маски. Острые зубы, оскал, готовое к прыжку тело. Тварь источала опасность, липкую и леденящую.

Белянка попыталась вдохнуть, дернуться, убежать, облизать пересохшие губы – тщетно. Сердце забилось в отчаянной попытке спастись.

И отчего-то замерло.

Грудную клетку заполнил разрастающийся сгусток тепла. Белянка робко протянула руку и прикоснулась к скользкой морде. Черты дрогнули, расплавились, поплыли. И чудовище превратилось в Стела, утреннего знакомого. Он смотрел на нее огромными грустными глазами, на дне которых светилось солнце. Степные ветры замерли, потемнели и стали могучими деревьями. И чужак оказался всего лишь – навсего человеком. Таким же живым, теплым и настоящим, как и она сама.

Девчонка смотрела в спину. Стел спешил скрыться в тумане и больше не чувствовать ее взгляда. Что на самом деле может он обещать? Если ее сородичи смирятся и позволят построить храм, если Рокот и Слассен учтут свои ошибки, а Стел будет следить за каждым их шагом, то все еще обойдется?

Свалка наивных «если», а не план. Но другого пути нет. Повторения резни в Нижней Туре Стел не допустит даже ценой собственной жизни. Девчонка будет жить во что бы то ни стало.

Под сапогами мерно шелестела листва, пахло сыростью. Раствориться бы в меловой воде, разлитой в оврагах, прорасти молодым побегом и забыть обо всем. Чтобы никто не верил его обману, не умирал по его вине. Не умирал. Вонь горящего на свежих могилах факельного масла впиталась в кожу и останется там навсегда.

Сказка о Лесе и светлых храмах не сбылась.