Афганский караван. Земля, где едят и воюют - Идрис Шах

Если лицо мясистое, мы должны сделать вывод, что человек лишен мудрости. По худому лицу можно заключить, что человек постоянно раздумывает и сомневается, ибо неуверенность вызывает безумие, а безумие иссушает плоть. Если лицо сурово и изборождено морщинами, это говорит о печали и разбитом сердце. Если оно жесткое, широкое и длинное, человек этот скверного нрава, несчастен…

Если уши длинные, человеку суждено жить долго, но он бестолков.

Толстая и сильная шея говорит о привычке впадать в ярость. Если шея тонкая, человек низок душой. Если она крепкая и короткая, следует знать, что человеку свойственны склонность к мошенничеству и напускная любезность.

На свете очень мало людей с правильными чертами лица, свободных от всех перечисленных недостатков.

На портрете сэра Александера Бернса, помещенном в его книге, мы видим человека с высоким, широким и гладким лбом и большими глазами. Переносица его выгнута дугой. Черные круги около глаз, возможно, добавлены художником.

Каждое утро к шести часам все лавки на базаре уже открыты, но продавец дров, чоб фарош, всегда начинает работу первым. Еще нет пяти, а он уже машет своим топором, непропорционально огромным для его тщедушной фигурки.

Он торопится наколоть дров, потому что знает манеру своих ленивых покупателей – в основном это слуги из ближайших домов, которые тянут до последнего момента, а потом приходят целой толпой и просят, чтобы им отпустили товар без проволочек. Он человек решительный, знающий себе цену и трудолюбивый – человек, который привык сам за себя отвечать.

Его лавка не больше обычного гаража. В ней умещаются сложенные в поленницы дрова и низкое сиденье для хозяина, хотя у него редко находится время, чтобы присесть. В этой тесной лавчонке нет никаких личных вещей, если не считать маленького жестяного чайника, угольной жаровни, чайничка для заварки и совсем крошечной баночки с чаем.

Пол земляной, стены тоже. Освещения нет, но лето здесь долгое, почти семь месяцев, а зимой хватает и одной скромной масляной лампы.

Чоб фарош – невзрачный человечек, похожий на гнома. Он выглядит пожилым, чтобы не сказать стариком, но только пока не начнет орудовать топором – тогда сразу становится ясно, что он в совершенстве овладел искусством колки дров. А это и вправду искусство, поскольку чурбаки толстые и крепкие, а тяжелый топор кажется не таким уж острым. Ни разу за много лет я не видела, чтобы его точили.

Ровные сноровистые удары, мощные и уверенные, понемногу превращают здоровенные чурбаки в маленькие поленца, которые удобно класть в кабульские печки.

Если кому-нибудь вздумается сказать, что он мастер своего дела, он неторопливо опустит свой инструмент топорищем вниз, выпрямит спину и скажет: «Такая-то ханум, я ведь из тех, из старых». А потом слегка улыбнется, будто намекая, что молодым до него далеко.

Он, безусловно, беден, однако всегда опрятен; это касается и его самого, и его одежды. Его широкие хлопковые штаны – синие, зеленые или белые – дешевы, но без единого пятнышка, а заплат ему стыдиться нечего, хотя по цвету они подобраны не совсем точно. Его жилетка, тоже залатанная, служит скорее для того, чтобы хранить в ее внутреннем кармане дневную выручку, чем для защиты тела. Она плотно застегнута, какая бы жара ни стояла на улице. Курточка когда-то была синей, а может, и зеленой. Теперь она вылиняла настолько, что дальше некуда. И на ней тоже заплаты. Рубашка застегнута до самого горла, хотя иногда, если отлетит пуговица, ему приходится заменять ее английской булавкой. Он не большой умелец наматывать тюрбан – этот предмет одежды явно не добавляет изящества его костюму. То серый, а то голубой или белый, этот головной убор сползает на лоб ниже, чем принято. Его болтающиеся концы мешают хозяину работать, и он избавляется от этой помехи, завязывая их либо на макушке, либо на шее. А когда захочет вытереть нос, распускает их для этой цели и потом завязывает снова.

Он добавляет грош-другой к своим доходам, приторговывая деревенским табаком. Широкая низкая корзина с этим товаром стоит сбоку перед входом в лавку; табак, дрова и корзина примерно одного цвета.

Когда все готово к утреннему наплыву клиентов, дрова аккуратно сложены, а рассыпанные по полу щепочки собраны до последней, невзрачный человечек берет горсть щепок и разжигает жаровню. Потом кипятит на ней воду для чая. Если ранних посетителей немного, ему удается выпить его более или менее спокойно. Но чаще всего покупатели появляются, как только он наполнит свою маленькую голубую пиалу. Порой их бывает сразу с десяток, и все громко требуют, чтобы их обслужили немедленно.

Продавец дров словно не замечает этой суматохи. Он не спешит: его дело не любит спешки. Торговцы народ солидный – пусть суетятся слуги, над которыми висит угроза наказания.

Абдул-Алим, сам себе хозяин, держит свою лавочку уже без малого сорок лет. Хотя покупатели и приносят ему деньги, они все равно стоят рангом ниже:

Взвешивание – ответственная процедура, и покупатели вынуждены ждать. Весы здесь особые, можно даже сказать – уникальные. В любой другой стране они вызвали бы удивление, но на наших базарах все только такими и пользуются. Они состоят из двух больших жестяных тарелок, на одну из которых кладут дрова, а на вторую – грузы. Эти тарелки привязаны веревками с множеством узлов к горизонтальной палке. К ней, в свою очередь, тоже привязан кусок веревки, за который ее и держат во время взвешивания.

Но самое оригинальное в этом приспособлении – грузы. Роль гирек играют круглые камни и гайки всех размеров. Каждый груз имеет определенный вес, заверенный в специальной конторе. Если надо отмерить, скажем, двенадцать фунтов, две гайки вдвое меньшего веса скрепляются огромным болтом, который ввинчивается в них для пущей надежности. Вес болта тоже учитывается. Маленькие камни весят по четверти килограмма, а крупные, бывает, и в десять раз больше.

Я часто покупала в этой лавке дрова, взвешенные с помощью этого устройства, приносила их домой, клала на свои абсолютно точные весы и убеждалась, что меня не обманули ни на фунт.

Процесс взвешивания неизменно собирает вокруг лавки праздношатающихся. Вытянув шеи и разинув рты, они наблюдают, как хозяин добавляет на тарелку поленце или снимает лишнее либо проделывает подобную операцию с грузом, словно видят все это первый раз в жизни.

Маленький человечек не любит болтать попусту, но иногда клиенты затевают перебранку, требующую его вмешательства. Вообще-то он убежденный пацифист, однако в такие моменты в его голосе слышатся интонации оскорбленного диктатора. Ему редко приходится выражать неодобрение дважды.