Три церкви - Ованес Азнаурян

Ванда ничего не сказала.

Мотель «Чайка» находится в часе езды от Еревана. Ванда и Сурик вышли из машины и, войдя через ворота во дворик, направились к дому из бело-розового туфа. Подойдя к деревянной стойке в вестибюле, за которой сидела молодая, весьма приятная женщина, Сурик Барсегян заказал номер.

– Ваш – 215-й, – сказала женщина за стойкой. – Вам на час?

– Нет, – ответил Сурик Барсегян (Ванда рассмеялась). – До утра.

Когда поднимались по лестнице на второй этаж, Сурик сказал:

– Хорошо еще, что тут можно без паспортов.

Ванда ответила:

– Мне кажется, что это не мотель, а бордель.

– Ты слишком строго судишь.

Сурик открыл дверь, и они вошли в номер. Он оказался двухкомнатным, состоящим из спальни и гостиной. В спальне была огромная кровать (Ванда сказала: «Я же говорила, это бордель!»). На стенах в гостиной висели картины с пейзажами и одна цветная фотография с панорамой ночного Еревана.

– Неплохо, правда? – спросил Сурик Барсегян.

– Могло быть и лучше или хуже, не знаю, – ответила Ванда и плюхнулась в кресло.

– Хочешь есть?

– Нет.

– Тогда давай отдыхать, – сказал Сурик. – Просто ляжем и будем отдыхать. Согласна?

– Да, если ты хочешь.

Сурик внимательно посмотрел на Ванду.

– У тебя испортилось настроение? – спросил он.

– Нет, – ответила Ванда. – Не обращай внимания. Пройдет.

– Хочешь, я спущусь вниз, принесу шампанское?

Ванда улыбнулась:

– Для шампанского слишком рано, дорогой. К тому же ты можешь заказать шампанское по телефону.

– Я и не подумал, – сказал Сурик. – Что же мне сделать, чтоб развеселить тебя?

– Ничего, это пройдет. Выйди, погуляй немножко, поговори с кем-нибудь, а потом возвращайся минут через двадцать; тогда я обещаю быть совсем другой.

– Я не оставлю тебя, – сказал Сурик.

– Не упрямься, – попросила Ванда. – Обещаю, через двадцать минут все пройдет.

– Как скажешь. – И Сурик Барсегян вышел из номера.

Ему было грустно. Мало того, он был сердит. Во-первых, Сурик чувствовал себя ненужным, отосланным; во-вторых, обманутым: эту вылазку за город он представлял себе совсем по-другому. Ведь этот воскресный день обещал быть неповторимо радостным, счастливейшим из всех… А он рушился на глазах и портился, как внезапно испортилось настроение Ванды. И он подумал, что Ванда испортила день, и злился на нее.

«Испортить день, – подумал он, – может разве что Аэлита!»

И он с удивлением подумал, что, оказывается, то самое «обыденно бабское» присуще также и Ванде. И это открытие его поразило, и он заключил: «Вообще все бабы одинаковы!» От этой мысли ему сделалось еще хуже, и он даже подумал, что не стоило вообще приезжать сюда, в «Чайку».

Вздохнув пару раз, Сурик Барсегян спустился в вестибюль, потом по винтовой деревянной лестнице спустился в подвальный этаж, где был бильярдный зал, а за ним – и бар. В баре он сел на высокий стул у стойки и заказал коньяк. Он закурил и посмотрел на часы…

Как только Сурик Барсегян закрыл за собой дверь, Ванда свернулась клубком в кресле, в котором сидела, и неожиданно для себя заплакала. Если б кто-нибудь спросил ее, почему она плачет, она бы не знала, что ответить. Она плакала, и все! Она плакала и не могла остановиться. Но потом, посмотрев на часы (подарок Сурика!), она решила взять себя в руки, пошла в ванную, умылась, потом заново накрасилась. Смотря на себя в зеркале, она упрекнула себя в том, что сама того не хотя, портит день Сурику, который как раз-таки ни в чем и не виноват. Она готова была казаться веселой и радостной для него; для него она могла бы даже пойти на еще большие жертвы… Но Ванда остановила саму себя: неужели она начинает привязываться к Сурику Барсегяну?! Боже, как бы смеялась Клара. Неужели она вот-вот и полюбит его? Эта мысль испугала ее. Любовь казалась ей бездонной пропастью, в которую она не хотела падать, зная, что там, внизу есть острые камни. Она искала любовь, но в то же время и бежала от нее, тем самым причиняя страдания себе и другим. Запретив себе любить, она меняла мужчин с пугающей скоростью, лишь смутно понимая, что попросту прожигает жизнь, и также смутно догадываясь, что в конечном итоге останется ни с чем… И теперь Ванда не знала, как быть. Что делать дальше? Как вообще жить?.. Она думала о себе, о Сурике, о многих других мужчинах, которых она бросила, и еще о сыне. Как ей сейчас не хватало Даниэля! Как она бы хотела обнять его! И Ванда вдруг поняла, что рано или поздно ей нужен будет лишь Даниэль. Вот только, подумалось ей, еще немного поиграем в любовь; еще самую малость, а там можно будет и уйти (слишком обидно уходить сейчас, в тридцать один!). Она подумала, что скоро вообще «уйдет», чтоб жить только для сына и только для него…

Она посмотрела на часы: двадцать минут давно уже прошли, а Сурика все еще не было. Она взяла сумочку и вышла из номера. Она спустилась в вестибюль и спросила у сидевшей за стойкой молодой, весьма приятной женщины, где находится бар, а потом прошла через зал, спустилась по деревянной винтовой лестнице в бильярдную, пересекла его (мужчины, играющие в бильярд, посмотрели ей вслед) и вошла в бар. Она думала, что будет веселой и радостной для Сурика Барсегяна, и от этой мысли ей становилось хорошо. И она сразу же увидела его, сидящего у стойки и медленно пьющего коньяк.

– Нехорошо, парон Барсегян, заставлять даму ждать больше двадцати минут, – сказала она.

– Ванда? – удивился он. – Как ты меня нашла?

– Нетрудно было догадаться, где ты, – рассмеялась та. – Что ты пьешь?

– Коньяк.

– Закажи мне то же самое, и еще шоколад. Я коньяк пью только с шоколадом.

Сурик Барсегян заказал два коньяка и шоколад.

– Сядем за столик?

– Конечно, дорогой.

– Ты уже в порядке?

– Да. Разве не видно? Теперь я веселая и радостная.

От ее слов Сурик Барсегян почувствовал, что где-то у него в груди что-то радостно екнуло: значит, день этот не испорчен; значит, воскресенье будет неповторимо радостным и счастливейшим из всех!..

Они пошли и сели за столик с маленькой лампой и с зеленым абажуром. Было хорошо сидеть в баре, слушать приятную музыку, медленно попивать коньяк и закусывать его плиткой шоколада. Сурик Барсегян скоро опьянел, и Ванда чувствовала, что тоже скоро опьянеет, и, по мере того как она пьянела, тем больше, а с ней это бывало каждый раз, когда она пьянела, ей нравился Сурик Барсегян («Так я стану алкоголичкой!»). И вот, сидя в баре, вполуха слушая излияния Сурика, Ванда, несмотря на то что в голове начинало приятно шуметь, решила разобраться, что же ей нравится в ее нынешнем любовнике. Внешность? Может, да. Характер? У Сурика, казалось, не было характера, хотя и Ванда сегодня открыла для себя одну его положительную черту: Сурик с любимым человеком мог быть очень деликатным. Но что же еще? Ванда призналась себе (в этом она признавалась себе не раз), что ей очень нравится, когда Сурик прикасается к ней; ей нравилось, как он ее заводил и заводился сам; ей нравилось заниматься сексом с Суриком Барсегяном. Но Ванда знала, что это – не любовь. «Любовь бывает другой, – подумала она теперь. – А Сурик, разве может он быть причиной (или следствием?) моей любви? Нет! Мне просто нравится, как он меня трахает, и все. – И она усмехнулась, подумав: – Надо отдать ему должное, делает он это очень здорово…»