Жребий брошен - Егор Токарев

– С каждой новой остановкой в деревне мы виделись все чаще, а наши взгляды становились все продолжительнее. Это продолжалось довольно долго. Ситуация на границе оставалась напряженной, и легион не спешил покидать ту местность. Сейчас я понимаю, что мне следовало действовать быстрее, но я был так молод… Думал, что впереди вся жизнь, и куда спешить? Ах… ошибка, свойственная всем юным сердцам… Не знаю точно в какой момент она поняла, что любит меня, но я запомнил, когда я осознал это, – Филиас сжал кулак и нахмурился. – За день до этого нам уже довелось перекинуться парой слов и узнать имена друг друга, поэтому я с нетерпением ждал следующей короткой остановки в деревне. Помню, как ночью проснулся в казарме из-за криков центуриона и десятников. Наспех одел броню и вместе с центурией покинул лагерь. Я за несколько миль увидел пламя пожара, охватившего деревню, где жила Эвриста. Меня обуяло отчаянье, я думал, она умерла. Когда мы прибыли туда, все было уже кончено. Жители убиты, а с их тел содрали кожу. По этим признакам мы определили, что это дело рук змеепоклонников. Я бродил сквозь горящие дома и искал ее… Я искал ее, боясь найти бескожный кусок мяса или наоборот – пустую оболочку моей возлюбленной. Жар запекал меня заживо внутри доспехов, от дыма слезились глаза, но я нашел ее. Эвриста была жива. Обгорела, наглоталась дыма, потеряла всю свою семью, но осталась жива. Оказывается, до этого она жила в Мерийском султанате, но сбежала оттуда вместе с семьей. Змеепоклонники, узнав, что они предатели веры, забрали ее мать и отца с собой, но дочь найти не сумели. Неизвестно, что стало с ее семьей, но, полагаю, ничего хорошего. И вот тогда, стоя на коленях, поддерживая ее голову, я понял, что люблю ее. После, было еще много всего, но этот момент так и остался самым ярким. Одновременно трагичный и прекрасный.

В доме вновь повисла тишина. Все сидели, уставившись на стол с кружками. Каждый был погружен в свои мысли, в свои воспоминания.

– Почему вы спрашивали о первом и десятом легионах, – прохрипел Кай. Его голос сел то, ли от терпкого вина то, ли от рассказа хозяина дома.

– В первом служит мой старший сын – Ламис, а в десятом младший – Лимис. Как я говорил, Боги коварны и наделены странным чувством юмора. Похоже, именно поэтому они определили двух братьев по разные стороны в недавней битве, – Филиас глубоко вздохнул. – Эвристу убивает не столько возможная весть о смерти обоих сыновей, сколько неизвестность. Такая же смертельная неизвестность, как и с ее родителями. Те события до сих пор преследуют ее в кошмарах и, боюсь, теперь к ним прибавятся новые.

– Как ваша фамилия? Я попробую узнать, что случилось с вашим сыном, служащим в Тенебрисе, насчет другого, по понятным причинам, ничего сказать не смогу, – Кай достал небольшой клочок пергамента и приготовился писать в неровном свете свечи.

– Лимис Стиелихон. Спасибо, это очень важно для меня и для нее…

Друзья возвращались в полном молчании. Квинт думал о прошедшем вечере, о людях, с которыми познакомился, об истории их любви и горе.

«Будет ли у него когда-нибудь подобное? Сможет ли он справиться со всеми испытаниями и обрести свою настоящую любовь? Но если любовь ведет к таким трагедиям, нужна ли она вовсе…?»

Центурион не знал ответа на эти вопросы. За всю свою жизнь Квинт ни разу не любил. Нет, конечно, речь идет не о плотских утехах, в жизни Квинта было много девушек, но любви он так и не познал. Временами он задумывался о том, что возможно просто не создан для этого.

«Одним Боги даруют это сладкое чувство, но таким, как он, предначертано иное – защищать Республику и отдавать все силы и мысли лишь этой «женщине»». Иногда такие мысли успокаивали его, но случалось, что только вино и женщины, охочие до солдатской любви, могли приглушить терзания его души. Но лишь на время. Неизменно все возвращалось, и круг замыкался.

Недалеко от лагеря их встретили часовые. Даже на союзной земле предписывалось ставить посты и организовывать патрули. Такая строгость в дисциплине и позволила легионам Республики выстоять в бурях прошлого.

Часовые совсем недавно сменились. Одни ушли спать, а другие заступили на пост. Им уже не удасться поспать до следующего заката, возможно, они больше никогда не уснуть, ибо в царстве мертвых нет привычных живым туманных грез.

Квинт последний раз обошел все патрули и посты. Хоть его глаза и слипались, а мышцы сводило от усталости, он был обязан это сделать, ведь это были его люди, и вскоре от их преданности и храбрости будет зависеть его жизнь, так же, как их жизнь, от его команд.

До рассвета оставалось всего несколько часов. С первыми лучами солнца его центурия вновь двинется на север. К убийствам и смерти. А после, рано или поздно, будет праздник, и от исхода всей войны зависит лишь, чьи духи будут сопровождать живых на торжестве в честь победы.

Септим Юний.

Несколько дней пути от озера Треверум.

Впервые за много месяцев Септим чувствовал, что выспался. В эту ночь его не тревожили думы о будущем, во снах всегда мрачном и тревожном. Демоны сомнений, терзавшие во тьме его душу, забились в дальний угол сознания и не мешали простым человеческим видениям. Мысли легко скользили по волнам безмятежных ночных грез.

Вокруг виллы, расположенной недалеко от столицы, раскинулись поля ярко-желтой спелой пшеницы. Септим шел сквозь них, вдыхая ароматы урожая, хлеба и мира. Тяжелые колосья терлись о бедра, приятно щекоча ладони и руки. Он шел медленно, наслаждаясь каждым шагом, каждым вздохом. Во сне Септим был вместе с женой. Юлия, как всегда с венком на голове, одетая в простую белоснежную тогу, стояла рядом с лестницей, ведущей ко входу в роскошную виллу. Солнечные лучи просвечивали изгибы ее тела сквозь тонкую ткань, улыбка, одновременно теплая и манящая, предназначалась лишь ему одному. Какой бы не был час, какая бы не была погода, Она всегда первой встречала его с войны.

Септим брел сквозь сад к лестнице. Ароматы цветов и фруктовых деревьев кружили голову, пьяня сильнее вина. Ноги не чувствовали земли, тело не ощущало веса доспехов, пояс не оттягивала тяжесть меча, он, словно парил над миром. К Юлии.

Септим обнял ее, осторожно, словно боясь повредить. После супруги, взявшись за руки, шли к любимой скамейке, расположенной под ветвями ивы, склонившейся над гладью маленького пруда. Она рассказывала истории и новости, а он слушал, положив голову ей на колени. Вокруг пели птицы, теплый ветерок шевелил ветви деревьев. Все мысли постепенно уплывали, повинуясь чарующему голосу Юлии, и он засыпал.

В командирской палатке было свежо. Утренняя прохлада постепенно вымывала воспоминания о сне, оставляя лишь чувства, но чувства настолько приятные, что не хотелось напрягаться, пытаясь вспомнить ночные видения. Юний умылся и начал одеваться. Как всегда бывает, через несколько минут после пробуждения в его палатку вошел Григор – его верный трибун, практически ставший сыном, которого у него никогда не было. Иногда даже казалось странным неизменная постоянность и пунктуальность трибуна. Но со временем Юний привык.