Скиф - Валерий Красников

– Потому что вы – прекрасноконные, не случайно зоветесь теперь в Гераклее эллино-скифами. Вы живете в наших полисах, говорите на нашем языке и даже торгуете!

Феокл отдал последние силы, просвещая меня, откинулся на большую подушку, которую один из рабов положил на край кушетки в самом начале нашего пиршества, и захрапел.

Как и обещал Феокл, по возвращении в усадьбу мы выкупались, и хозяин с гордостью заявил, что ежедневно славит Аполлона за дарованный семье источник. Когда-то его предки на этом месте хотели поставить Аполлону храм, а когда открылся источник, построили эту усадьбу, а святилище божеству рядом. С тех пор даже в самые засушливые годы семья Феокла не нуждалась в воде.

Одна из пяти рабынь, прислуживающих Феоклу, сноровисто работая скребком-стригило, очистила мое тело от пыли и грязи, потом обтерла большим куском ткани и натерла лавандовым маслом. Обряженный в подарок Феокла – тунику с синей канвой, этот цвет полюбился кому-то из его могущественных предков, я был сопровожден в беседку, где у низкого столика стояли две кушетки. На одну улегся я, а на другую – Феокл.

Прежде чем мы приступили к обеду, я спросил:

– Господин, мне не дает покоя мысль о врагах за стенами Феодосии. Почему тут, в усадьбе и на улице, так спокойно и тихо?

– У Сатира, мой юный друг, всего тысяча гоплитов и полтысячи всадников Тиргатао. Тасий, наш командующий, сообщил мне, что к боспорцам присоединились сарматы. И все равно их слишком мало, чтобы идти на штурм. А мы не соберем достаточно сил, чтобы выйти за стены. Разве что из Гераклеи, куда уже отправлен корабль, придет помощь. Завтра или послезавтра Сатир позовет первых людей Богом данной на переговоры. Расскажет нам, что хочет. Хоть мне это и так известно, – он рассмеялся, поднял серебряный кубок, наполненный красным вином, и подбодрил: – Так что ни о чем не беспокойся пока, пей, ешь и весели меня рассказами о своих приключениях!

И я развлекал Феокла, рассказывая ему о далекой стране Персии, чей царь по имени Дарий завоевал полмира и вторгся в Скифию. И был изгнан, а будины, сарматы и гелоны под предводительством Скопасиса гнали воинов Дария до дана, названного сарматами Истром. Мне об этом поведал Аристид, и его история сейчас пригодилась. Не очень мне хотелось говорить о себе…

В свою очередь, Феокл образно, вскакивая с кушетки, что с каждым разом давалось ему все труднее, поведал мне о Фермопильском сражении, когда царь Леонид из Спарты прославился, сражаясь с персами. Историю о трех сотнях спартанцев я слышал в другой жизни, в будущем, но больше меня интересовало настоящее, а именно – Гераклея, куда с известием о вторжении боспорцев был послан корабль. Я придумал для Феокла особый вопрос и, после того как мы разделались с зажаренным на углях кабанчиком, спросил:

– За что выпьем? Может, за могущественные Афины или дружественную Гераклею?

– Я пью за Гераклею Понтийскую! – закричал Феокл и опрокинул в рот кубок с вином.

Я был доволен. Ведь важна не столько внимательность, сколько проницательность, надо уметь или научиться видеть и слышать, впитывать в себя всю имеющуюся в наличии информацию. Мне осталось задать Феоклу всего один вопрос, и сделал я это нарочито пьяным, обиженным голосом:

– Почему? Почему за Гераклею?

Немного маленького безумства, немного учтивости – и я узнал все, что хотел.

– Слушай и внимай. Может, поймешь, почему я славлю Гераклею Понтийскую, а не Афины. Из Гераклеи наши предки пришли на своих триерах в Боспор Киммерийский и основали плисы Мирмекии, Порфмии и Торики. Но проклятые меоты сожгли дома наших предков. Тогда первые поселенцы воздвигли на пожарищах укрепленные акрополи, а позже додумались-таки сбежать от диких меотов на другой берег. Где и построили Пантикапей, процветающий под тиранией Сатира и поныне. Правили там тогда тираны из милетского рода Археанактидов. И род тот славный возглавил симахию[67], в которую входила и Феодосия. Тогда наши предки творили великие дела, потому что за Понтом стояла великая сила – Гераклея – прародина, мать. В Гераклею шли корабли, груженные пшеницей, а оттуда на этот берег Понта плыли вино, рабы и воины. Все было так, пока проклятые Спартокиды – фракийские варвары, не захватили в Пантикапее власть. И теперь Сатир, которому нет никакого дела до древней связи эллинов с праматерью Гераклеей, уже покорил все полисы, ранее входившие в симмахию Археанактидов, и только Феодосия остается пока независимой. И Афинам нынче нет никакого дела до происходящего на берегах Понта, а из Гераклеи вот-вот придет помощь!

Я смотрел на спящего Феокла и вспоминал, как он в порыве негодования бросал на землю свой дорогой кубок, призывал в свидетели богов и проклинал Сатира. Сумерки опустились на беседку, где наш совместный обед плавно перетек в ужин, с моря задул ветер. Тот раб, что утром получил от меня монетку, принес теплое шерстяное одеяло. И я укрылся им, положив голову на подушку, наконец, позволил себе сдаться Морфею.

На рассвете, когда еще было мглисто, а над морем стоял туман, в усадьбу Феокла прибыл гонец и сообщил, что царь Сатир собирается говорить с лучшими из лучших граждан Феодосии. Тот солдат не назвал конкретного часа, когда боспорский тиран будет готов, и место, где он собирался встретиться с феодоситами, но как оказалось, его послание поняли и правильно истолковали.

Делегация феодоситов вышла за стены полиса после сиесты. К тому времени на небольшом холме метрах в пятистах от стен, неподалеку от выбеленного ограждения усадьбы феодосийской хоры расположились Сатир и его свита.

Царь Боспора восседал на пышном ковре, и было заметно, что старик отдает много сил, пытаясь придать осанке величия. Я же остановился далеко и не мог разглядеть цвет его глаз или родинки на лице. Видел только седую бороду и что Сатир выглядит исхудавшим, как болеющий неизлечимой болезнью человек. Слышал я, что ему пятьдесят или около того лет, по меркам этого мира не мало, но и не много для могущественного правителя.

Справа от царя расположилась, наверное, сама Тиргатао. Если судить по ладной фигуре, то я теперь понимаю Гнура. Лицо царицы наполовину скрывала золотая бахрома, падающая блестящими струями с высокой золотой диадемы, а губы были еще полны той полнотой, что бывает у молодых девиц и исчезает у женщин с возрастом. Роксолан тоже там был. Он занимал место слева от Сатира, а другие знатные боспорцы и военачальники стояли полукругом за ними.

Может быть, я что-нибудь и упустил, потому что вначале играл в гляделки с Гнуром. Проклятый роксолан заметил меня и глаз не отводил все время, пока я торчал на том холме. Будто девицу смазливую увидел! Еще мне показалось, что среди свиты боспорского царя мелькнуло лицо Лида. Но тогда в этом я не был уверен.

Феокл, Тасий и еще трое уважаемых феодоситов, оставив нас, свой эскорт позади, приблизились к Сатиру, раболепствуя, положили к его ногам дары от полиса. Что они говорили, я не слышал. Но общение их с Сатиром длилось не больше десяти минут. Так же низко кланяясь и пятясь, делегаты Феодосии отступили и вернулись к нам. Никто из них ничего тогда не сказал. Мы молча возвращались за стену.