Сталинградская метель - Владимир Панин

– Вот когда освободят Харьков, Сумы, Запорожье или Екатеринослав, вот тогда и поедешь, а пока ограничься поздравительными телеграммами. Там есть кому вручать ордена за освобождение нашей Советской Украины, – с ударением на последние слова произнес Сталин, но бедный Никита Сергеевич не услышал этого. Охваченный радостными патетическими чувствами, с хрустальной слезой на глазах, он стал пытаться доказать Сталину его ошибку в отношении Украины, однако вождь не захотел его слушать.

– Уймись, Микита, – недовольно буркнул Сталин и повесил трубку.

Произнесенное им слово было знаковым для Хрущева. В конце тридцатых годов, в период масштабных репрессий, в ответ на просьбу Хрущева увеличить квоту на расстрельные списки, вождь коротко написал в уголке письма: «Уймись, д…к». Точно так же вождь произнес в июле 1941 года, когда перепуганный Хрущев собирался оставить Киев, правда, при этом пригрозив ему расстрелом за паническое настроение.

Услышав предостерегающее «Уймись», Хрущев испугался, но не отказался от своих планов и изменил тактику. Теперь его главным объектом стал маршал Василевский, которому он звонил по три раза на дню, чтобы быть в курсе событий на украинских фронтах.

Кроме Василевского, первый секретарь компартии Украины звонил и командующим фронтами, и больше всех генералу Ватутину. С комфронта Малиновским у него были хорошие отношения, но в этот момент его фронт вел упорные и кровопролитные бои за Таганрог, который считался российским городом, и к освобождению Украины никакого отношения не имел.

Что касается генерала Рокоссовского, то он сразу разочаровал Никиту Сергеевича. Во-первых, он не делал особого различия, какие города освобождали войска его фронта, российские или украинские. Для него они все были – советскими городами. Во-вторых, комфронта не стремился любой ценой освободить Сумы или Харьков. Для этого, по его твердому убеждению, должны были быть созданы необходимые условия. И, наконец, в-третьих, Хрущев постоянно помнил, из-за конфликта с кем его отозвали в Москву из действующей армии.

Одним словом, дорогой Никита Сергеевич не испытывал особого желания общаться с недобитым польским дворянчиком, сосредоточив все свое внимание на Ватутине. Тот был прост и покладист в общении с высоким начальством. Охотно откликался на все его просьбы, а главное, Хрущев не чувствовал себя неуютно, разговаривая с генералом. Здесь не нужно было следить за своей речью и ставить ударение в словах так, как было ему удобнее, а не как того требовала орфография и пунктуация русского языка.

Нажим Хрущева на командующих и начальника Генерального штаба обернулся тем, что Ватутин постоянно давил на войска своего фронта, а Василевский вольно или невольно подстегивал Рокоссовского.

Сразу после того, как на десятый день наступления войска Воронежского фронта освободили Харьков, между маршалом и командующим фронтом состоялся разговор, в котором Василевский потребовал в ближайшее время разработать и предоставить план наступления фронта на Днепропетровск.

– Очень важно как можно быстрее освободить этот важный промышленный город и центр южной Украины. Для разработки и составления плана у вас три дня, товарищ Рокоссовский. Больше, извините, дать не могу, нужно учитывать военную и политическую обстановку в этом регионе.

Едва маршал заикнулся о политической обстановке, Рокоссовский моментально уловил, откуда дует ветер, и нахмурился. Как истинный военный, он не любил приносить тактику и стратегию в жертву политическим интересам.

– Извините, товарищ маршал, но названные вами сроки не реальны. За три дня мы не успеем подтянуть тылы и пополнить войска людьми, техникой и боеприпасами для наступления на Днепропетровск.

– Вы что, не понимаете, что такого второго шанса продвинуться у вас не будет?! Что только быстрые действия ваших войск являются залогом успехов скорейшего освобождения южной Украины и всего Донбасса! – возмутился Василевский, но ни громкий голос, ни приведенные маршалом доводы не смогли заставить Рокоссовского изменить свое мнение.

– В установленные вами сроки войска фронта не смогут начать наступление на Днепропетровск, – отчеканил комфронта.

– Нужно уметь рисковать, товарищ Рокоссовский! Вспомните, как после захвата Минска летом сорок первого генерал Гудериан, не дожидаясь подхода тылов и соединений пехоты, совершил стремительный марш-бросок на Смоленск и захватил его. Не соверши он этого, мы бы успели выстроить прочный фронт обороны, и немцы не смогли бы так быстро взять Смоленск.

– Не слишком удачный пример, товарищ маршал. Сейчас не сорок первый год с его стремительными прорывами, и противостоящие нам немцы – не дивизии второго эшелона РККА. Да, мы смогли серьезно потеснить противника, но продолжать шагать в неизвестность без точных знаний сил неприятеля – это чревато большим риском.

– В отличие от вас, комфронта Ватутин смело шагает вперед, не пугаясь каждого куста, и не дует на воду. Сегодня войска его фронта взяли станцию Лозовую и уверенно двигаются вперед, на Краматорск и Красноград. И, в отличие от вас, не собираются ждать подхода основных тылов, чтобы наступать на Запорожье, – попытался уколоть самолюбие комфронта Василевский, но тот остался абсолютно равнодушен к его словам.

– Я рад за товарища Ватутина, – скупо проронил Рокоссовский и замолчал, демонстрируя тем самым, что тема разговора исчерпана.

В другой такой момент Василевский наверняка бы продолжил разговор, попытался найти доводы, способные заставить комфронта поменять его позицию, но демонстративное молчание вывело маршала из себя.

– Я так понимаю, что Генеральному штабу не стоит ждать представления штабом фронта плана наступления на Днепропетровск в названные мною сроки? – как можно строже и грозно проговорил Василевский.

– Нет, – коротко и ясно, без всякого страха перед маршалом ответил Рокоссовский.

– В таком случае Генеральный штаб считает нужным ходатайствовать перед Ставкой об изменении границ деятельности Воронежского фронта и передаче Днепропетровска Юго-Западному фронту, – голосом верховного оракула, открывающего врата гнева и печали, произнес Василевский, но собеседник вновь не захотел прислушаться к нему.

– Как вам будет угодно, товарищ маршал Советского Союза, – холодно, без капли страха и какой-либо неуверенности ответил комфронта, чем ещё больше обозлил собеседника.

– До свидания, – почти что по слогам произнес Василевский и, не дожидаясь ответа, положил трубку.

– Обиделся. Грозится отдать Днепропетровск Ватутину, – коротко произнес Рокоссовский и выжидательно посмотрел на своего начальника штаба. – Может, мы действительно зря осторожничаем? Вон Ватутин взял Лозовую и готов идти на Запорожье, не дожидаясь подхода тылов.

– Мы уже почти три недели наступаем, не встречая серьезного сопротивления, Константин Константинович. Будь против нас румыны, итальянцы, венгры или хорваты, я бы был рад и спокоен, но против нас воюют немцы, а это не тот противник, что будет играть с тобой в поддавки. Вы лучше меня знаете, какие немцы мастера по быстрым переброскам войск на дальние расстояния. Я уверен, что время победных реляций подходит к концу, и в самое ближайшее время мы встретимся с их свежими дивизиями, переброшенными с запада, – возразил Рокоссовскому Малинин.