Кривая дорога - Даха Тараторина

— Ты сам ушёл…

— Это она вам сказала? Ты понятия не имеешь, что тогда произошло, малыш. И я не стану рассказывать. Но то место перестало быть моим, как только она ступила на порог. Теперь… Что ж, теперь я вернулся туда, где всегда должен был быть. Откуда не должен был даже уходить. И убью каждого, кто нападёт на мой настоящий дом!

— И на котором же из нас ты свалишься замертво? Смотри, нам боле тебя беречь не велено, — выдавил Данко, словно слова горчили на вкус.

— За волчонком, значит, пришли.

Светолик недоумённо вскинул брови, но промолчал. Даже с места не двинулся, хоть старик на всякий случай предупреждающе положил сухонькую, но сильную ладонь ему на плечо.

Белогость закончил жёстко, как мог сказать тот, кто давно уже прошёл все свои сражения и больше не бережётся, но и отступать не намерен:

— Ты прав, щенок: я уже совсем дряхлый и немощный. Но знаешь, что? Я ещё и очень-очень умный…

— Ты сумасшедший! — Данко презрительно сплюнул и со звоном убрал меч в ножны.

— Тебя трогать — мараться.

— Да, и сумасшедший тоже, — мирно согласился старик, — но сколько из вас готовы первыми проверить, крепко ли ещё держу меч? Помнится, на безоружных вы нападали бойко. Так ли будете храбры, когда я стану не отбиваться, а убивать?

— Ты стар… — неуверенно повторил Данко и попятился.

— Да. А ты — наивен и глуп.

— Ты не положишь всех…

— Я убью достаточно.

— Агния не простит тебе!

— Агния никогда никого не прощает. В первую очередь, — себя.

Данко ушёл, часто оборачиваясь, словно ждал стрелу в спину. Получил лишь полную азарта ухмылку харчевника.

Из комнатушки, покачиваясь и придерживаясь за дверной косяк, выходил Серый:

— Я слышал. Данко. Он здесь. Я буду драться.

Белогость и Светолик стали, как вкопанные, переглянулись и обидно захохотали:

— Что ты будешь?

— В зеркало себя видел?!

— Драться он будет!

— На погребальный костёр краше несут!

Серый разозлился и попытался, как водится у взрослых сильных мужчин, ударить в стену, но не удержался и готов был поклясться, что та сама на него рухнула.

— Охломон, — подвёл итог Белогость.

— Их много? — безнадёжно уточнил больной.

— Дюжина. Или по сколько они там ходят? — пожал плечами старик.

— Дюжина?! — округлил глаза хозяин гостеприимного заведения.

— Мы уйдём. За тобой они не вернутся.

— Да сра… всё одно супротив меня им не выстоять, — бахвалился разбойник, — но они ж мне всю харчевню разнесут! Ладно, самого порешат, но любимицу в обиду не дам!

— Жену б лучше взял, чем за развалюху свою трястись!

— Эта развалюха мне дом родной!

— Дом… А это мысль правильная, — Белогость шуршаще потёр ладошки с таким видом, словно придумал главную пакость жизни.

Избушка старой Весей стояла на краю деревни. Здесь редко бывали гости и давно не захаживали соседи. Белогость ступал медленно, то ли приноравливаясь к шагу раненого, то ли вовсе не желая торопиться; Светолик внимательно посматривал по сторонам, искренне убеждённый, что, если он не заметит опасность, другие её точно пропустят.

— Вы сдурели?! — вскинулся Серый. — Свои шеи из-за меня подставляете, так ещё и старушку впутать хотите?

— Старушку? — удивился харчевник.

— Молчал бы, — ворчал старый жрец, — без тебя разберёмся.

— В лес надо идти! Я бы убежал…

— Догнали б. Едва ж двигаешься.

— Схоронился бы…

— Вынюхают.

Серый попытался вырваться, но тут же осел на землю, неловко дёрнув глубокий, не желающий заживать укус на животе.

— Ну? — Белогость возвышался над ним с осуждающим видом, — далеко ли убежишь?

Серый промолчал.

Старик трепетно обхватил пальцами ручку двери, как ладонь любимой, и потянул. Пахнуло сыростью и холодом.

— А где же… — Серый недоумённо озирался, — где Весея?

— Кого ищёшь? — Светолик сочувствующе заглянул ему в лицо. — Неужто ещё и по голове перепало?

— Не перепало, — оборотень уже и сам сомневался в своём уме, — Весея. Тут старушка жила. Нас с женой приютила…

— Друг мой, — харчевник потрогал его лоб, проверяя, не разошлась ли горячка, — никто и не помнит, кто тут жил. Больше века избушка пустует.

— Больше…века? — непонимающе повторил мужчина. Харчевник осторожно кивнул.

— Так мы же… И седмицы не прошло, как Весея нас пирогами потчевала!

— Что-то ты, друг, привираешь, — протянул Светолик. — Когда путники заночевать просятся, им на этот дом и указывают. Хороший, ладно сложенный. Сколько стоит, а до сих пор не покосился, словно его подновляет кто. И вас сюда отправили поэтому. А окромя чужаков тут никто и не бывает.

— Врёшь! Смеёшься надо мной!

— Ты себя видел? Как щенок побитый. Над тобой смеяться грех!

— Не врёт он, — тихо молвил Белогость. — Сто зим да ещё две дюжины прошло с тех пор. Она ждала старого остолопа очень-очень долго. Намного дольше, чем жила.

Старик старыми влажными подслеповатыми глазами оглаживал давно остывшую печь, аккуратные резные ножки стола, перечёркнутую паутиной скамью и сотню зим назад съеденное молью лоскутное одеяло. Когда-то оно грело жарче любого огня. Когда-то под ним почивали двое. Опустился на колени у ларя, что никто так и не решился больше открыть, поколебался малость, но, оставляя полукружия следов в пыли, откинул крышку и опустился лицом в вышитую мужскую рубаху. На кроваво- алой свадебной вышивке остались два крохотных мокрых пятна.

Мужчины молчали. А что тут скажешь?

— Я жил на этом свете слишком долго, — разорвал тишину жрец, — потому что слишком боялся умирать. Боялся ступить туда, где давно уже меня ждут. Но всякому страху рано или поздно приходит конец.

Он поднялся, напрягшись, сдвинул ларь с места и ловко подцепил одну из дощечек, открывая лаз в подпол: не зная, и не поймёшь, где нажать, чтобы увидеть хитрый ход.

— Полезете внутрь, когда скажу.

— Деда?

— Когда скажу.

— Деда, ты что задумал? — Серый наблюдал, как жрец привычно кидает в печь поленья, как добывает живой огонь, подсыпая серебристый порошок из поясного мешочка, и выпускает на волю клуб дыма.

Дым птицей взлетел по трубе, расправил затёкшие крылья и рванул в небо, оставляя позади пока ещё живых мужчин, приближающихся к домику принюхивающихся оборотней и крохотную избушку, которая прождала хозяина куда дольше, чем следовало бы.