Кривая дорога - Даха Тараторина

В темноте полуразрушенного здания, ещё более густой, чем снаружи, отдающей навозом и страхом, коза истязала человека.

— Ай! Сними её! Затопчет же насмерть!

Я искренне хотела помочь Радомиру, но все силы уходили на то, чтобы хохотать не в голос, а как можно тише, и не выдать наш коварный план.

— Сейчас-сейчас, — обещала я, упиваясь ужасом поверженного и торжеством победительницы.

— Только отсмеёшься?

— Только отсмеюсь.

— Вольно тебе! Не на тебя же напало сказочное чудище!

— Да какое чудище? Козлёночек тебе едва по колено, а ты его боишься, словно медведя! Ты б ещё при виде петуха в штаны наложил.

— Петуха?! — в ужасе взвыл рыжий. — Не к ночи будь помянут! Да они приспешники самой Мары! Ты их клювы видела! А гребешки? Почему они красные? Не иначе как от крови убитых!

Я спрятала лицо в ладони, чтобы на завыть от восторга. Петух! Мне срочно нужен петух!

Наконец коза была скручена и торжественно водворена на спину Радомиру, казавшемуся уже далеко не таким счастливым, как когда только излагал порядок действия. И куда более помятым, разумеется.

Окошко многозначительно мерцало. Силуэты, выглядящие нетрезвыми даже со двора, подрагивали и покачивались в такт нескладной песне.

Радомир приложил палец к губам и присел под раму, чтобы козу на плечах было видать, а его самого — нет. Я пристроилась чуть сбоку, под защитой резной рамы, приподняла ногу ничего не понимающего животного и вкрадчиво постучала.

Очень жаль, что я не могла разглядеть лица сидящих внутри. Но мёртвая тишина, пришедшая на смену пьяной многоголосице, и звенящая по полу обронённая тарелка, которую никто и не думал останавливать, стали достойной наградой. Высоченное рогатое чудище в проёме произвело даже большее впечатление, чем мы рассчитывали. Не покидая укрытия, я слегка понизила голос и завершила представление:

— Что, мужики? Пьёте? А меня чего не позвали?!

Радомир условно свистнул, и свет разом погас. Ой, что началось! Быстро сгрузив на меня животное, он бегом помчался в дом, добавляя истошных воплей в уже звучащий хор:

— Мамочка, родимая!

— Показалось, показалось, показалось…

— Люди добрые!

— Смилуйтесь, боги! Пить брошу, жену слушаться начну…

Судя по непритворным воплям, Радомир только Тонкого и посвятил в затею. Не успел али хотел вдоволь потешиться? Ну, жук!

Изрядно запачканный, с отчётливым следом грязного сапога на плече и выдранным клоком волос Радомир выскочил, кинул в меня ключом, который я поймала то ли волчьем чутьём то ли чудом, и снова с гиканьем скрылся в дверях.

— Кажется, подруга, только мы с тобой здесь нормальные, — сообщила я козочке.

Козочка промолчала. Она очень в этом сомневалась, но предпочитала не высказывать столь спорное мнение вслух.

Утром нам никто не помешал. Щаслав истово молился всю ночь попеременно богам и жене, клялся, что больше и капли в рот не возьмёт. Худая женщина строго качала головой и тяжко вздыхала, показывая, что не верит ни единому слову, но всё равно любит своё личное горюшко. Потом поднимала взгляд на меня, заговорщицки подмигивала и снова изображала измождённую послушную тихоню. Тройняшки никак не могли взять в толк, можно ли безнаказанно скакать по дому, если отец дома, но явно провинился. Колотушка лежала на лавке нетронутой.

Коза укоризненно взирала на происходящее из-под дерюжки. Она понимала, что ей ещё не раз предстоит сюда вернуться.

Серый лежал на жёсткой неудобной скамье. Нестерпимо чесалось плечо, в которое так неудачно вцепился один из волков, но двинуться и прекратить мучения сил не хватало. Мужчина равнодушно смотрел на расплывчатые силуэты на фоне открывающейся-закрывающейся двери: оба невысокие, но один побойчее, а второй двигающийся неспешно, словно каждый шаг приносил привычную, но оттого не более приятную боль.

— Да что ему станется? — по-старчески брюзжал обладатель одного. — Оклемается. Чать, не единственный такой на свете.

— Так собаками, видать, травили, — качал головой второй. — Вон, всё плечо порвали, едва нутро не выпотрошили, как курёнку. Как бы горячка не началась. Не повезло мужику, ох, не повезло.

— Свезло дурню, — упрямо спорил собеседник, — что молодой да крепкий. Отойдёт.

Серый в глубине души согласился. Вот только спать всё одно не получалось, а сил почесать проклятую руку не находилось. Стоило бы подскочить и бежать, искать, спасать… Но куда?

Фроськи в деревне не оказалось.

Дорогу выбрали неправильную, Белогость ошибся.

Это знание выбило из-под ног последнюю опору. Услышав от знакомца-харчевника, что ежегодно заглядывающие в Озёрный край купцы почему-то в этот раз прошли мимо, мужчина просто рухнул на колени и не встал. И теперь вперивался невидящим взглядом то в бурчащего Белогостя, что, хоть и ругался, но всё-таки подходил проверить раненого каждые полчаса, то в Светолика, по такому случаю запершего харчевню и устроившему его в маленькой подсобной комнатке без окон.

Харчевник тронул старика за плечо и молча указал на единственную, кроме скамьи, мебель: грубо сколоченный низкий стол, усыпанный бумажками и пробками от бутылей, каждая со своим хитрым значком, и два бочонка, явно не пустых, но служивших исключительно сидушками.

— Ты мне вот что скажи, старый, — хитроглазый мужик понизил голос, но Серый, конечно, слышал каждое слово, — я энтого сивого знаю. Он в драку за просто так не полезет. Ежели ввязался, стало быть, за дело. А раз такое нехорошее дело в наших краях есть, мне в него нос сунуть надобно.

— Сказал же, знать не знаю, — соврал оборотень, — шёл себе по грибы. Гляжу — лежит. Видать, на зверя какого вышел. Не бросать же?

Светолик погрозил плуту пальцем:

— Ты, старый, зубы-то не заговаривай. Будто я никогда не видел человека избитого. Этого не в одиночку оприходовали и уж точно не зверь. То бишь, не только зверь. Да и ты видно, что не с полатей слез. Выкладывай, а то выкину за дверь и думать забуду!

Белогость разобиделся, ощетинился и заговорил тихим посвистывающим шёпотом:

— Это ты мне грозишь? А ты мне не грози! Знаю я таких. Не первый день, чать, на свете живу! Что, думаешь, всё успел повидать, коли разбойничьим делом промышлял? Что смотришь? Старого Белогостя не проведёшь! Всё приметил: и осанку, и глаза, что любого ощипают, как утку, и цену прикинут, и самострел припрятанный. Думаешь, один умный? Видать, попалось работа не по зубам, так ты и в кусты. Али дружки оказались не такими честными и благородными, как рассчитывал? Обокрали кого, кто и так на хлебе с водой сидел? Убили? Снасильничали? И понял, что не из их числа, что жизнь эта не по тебе, вот и пошёл в дальние дали да занялся любимым ремеслом, стал пиво варить. А? Скажешь, неправ я? Да только старых привычек не поменяешь, от прошлого не убежишь. Небось, до сих пор спишь с острым ножом в обнимку. Семьи так и не завёл, потому что знаешь, что придут твою голову на палку насадить когда-нибудь. Признай, вскакиваешь ночью от прошелестевшей крыльями летучей мыши? Упрашиваешь богов, чтобы всякий убивец, про которого прознал, не по твою душу шёл?