Ложные приговоры, неожиданные оправдания и другие игры в справедливость - Тайный адвокат

Наглядной иллюстрацией этого столкновения интересов стало дело профессионального футболиста Чеда Эванса, которое широко освещалось газетами в 2016 году. Будучи изначально осужденным за изнасилование, он был оправдан по результатам апелляции, когда появились новые данные, касающиеся сексуального поведения потерпевшей в прошлом. Вопросы о сексуальном прошлом потерпевшего допускаются только в строго определенных обстоятельствах, утвержденных законом 1999 года (23), и только в случае, когда непредоставление этих данных может привести к вынесению присяжными «ненадежного решения». Апелляционный суд постановил, что, в соответствии с исключительными обстоятельствами дела, следует дать разрешение на разглашение данных материалов и на подобные вопросы к потерпевшей. СМИ, обычные люди и политики в один голос принялись вопить о том, что данное решение является опаснейшим прецедентом, позволяющим беспричинно травить женщин вопросами о не имеющих никакого отношения к делу сведениях об их половой жизни с единственной целью – дискредитировать их в глазах присяжных. Стоит ли говорить, что подобные заявления были совершенно необоснованными. Данные жалобы поступали исключительно от людей, не понимающих базовые принципы права, а также причины его применения подобным образом в данном конкретном случае. Им, впрочем, и не хотелось в чем бы то ни было разбираться. Они увидели жертву, которая перенесла (без всякого сомнения) неприятный опыт, связанный с вмешательством в ее интимную жизнь в ходе судебных разбирательств по обвинениям в сексуальном насилии, и решили, что с этим нужно что-то делать. Это что-то, с точки зрения парламентария-лейбориста Гарриеты Герман, означало запретить обвиняемому даже ходатайствовать о приобщении к делу данных о прошлой половой жизни потерпевшей, что было предложено в качестве поправки к Биллю о правах в 2017 году (24). Ей даже не пришло в голову задаться вопросом, почему закон позволяет приобщение таких доказательств к делу в определенных обстоятельствах. Она ни на секунду не задумалась, например, что некоторые из самых зловещих дел связаны с обвинениями в сексуальном насилии со стороны очень маленьких детей, которым в прошлом уже доводилось становиться жертвами подобного насилия. Когда натерпевшаяся от жизни, запутавшаяся семилетняя девочка обвиняет своего учителя, рассказывая настолько ужасные подробности, которые могли быть почерпнуты лишь из собственного сексуального опыта, обвинение сообщит присяжным, что показания ребенка должны быть правдой: откуда иначе настолько юному ребенку так много знать? Если же этот ребенок в пять лет подвергся ужасному сексуальному насилию со стороны своего дяди, то у невиновного учителя был бы на это ответ. Закон же, предлагаемый Герман, лишил бы учителя возможности попросить суд принять данные жизненно важные материалы в качестве доказательства. Покой потерпевшего имел бы первостепенную важность. Возможное влияние на справедливость судебного процесса для обвиняемого, а также существенный риск ошибочного осуждения попросту не имели бы никакого значения.

Боюсь, это прекрасно отражает дух времени. Многое из того, что было создано в последние годы для облегчения жизни свидетелям – в частности, обучающие программы для адвокатов, которым предстоит допрашивать детей или свидетелей с задержкой развития, – было совершенно уместным и гуманным. Но когда желание поставить жертву на первое место приводит к нарушению баланса в состязательном процессе в пользу истца, лишая обвиняемого законных прав, я начинаю беспокоиться. Чтобы разобраться с подобными случаями, проще всего, как мне кажется, попробовать поставить себя на место подсудимого. На какие ограничения, касающиеся строящейся вами защиты, вы бы согласились в целях упрощения судебного разбирательства для вашего обвинителя? Проблема в том, что в подобных спорах всегда главенствует предположение, что со мной такого уж точно не случится.

Коллегия адвокатов в целом и по уголовным делам в частности наделяет своих членов блаженной иллюзией собственной важности и решительным, бесстрашным обаянием. Роль судебного адвоката пробуждает романтический образ тех истинных борцов за правосудие прошлого, чья удалая отвага пленяет воображение во всех пересказах уголовных дел в поп-культуре. Работа барристером защиты удовлетворяет это жгучее желание занять центральное место, сыграть голливудского героя в истории чужой жизни. Работать барристером защиты – это позволять вкусу маловероятной победы дразнить рецепторы, чтобы в конечном счете повернуться к своему благодарному, невиновному клиенту на скамье подсудимых и хитро подмигнуть, как бы говоря: «Говорил же тебе, что все будет

в порядке». Чтобы потом, уже за порогом суда, тебя встречали радостные возгласы добившихся справедливости родственников, усердно хлопающих тебя по плечу и рассказывающих, как твой голос, твой гений сами по себе сыграли решающую роль, без единой судебной ошибки. Чтобы стянуть свой парик и с ухмылкой ответить под пронзительный беззаботный смех: «В самом хорошем смысле этого слова, я надеюсь, что мы ни с кем из вас больше не встретимся». А потом скрыться в лучах заходящего солнца под саундтрек в исполнении Джона Уильямса.

Повседневные реалии, разумеется, не имеют с этим описанием ничего общего. С куда большей вероятностью вы будете сидеть в пропитанной мочой камере с домушником-рецидивистом, требующим объяснить, какого хрена его соучастник отделался общественными работами, в то время как он получил «трешку», а затем вежливо слушать, что он придумал, чтобы соскочить. Или: «Что, на хрен, значит, нет никаких гребаных шансов на апелляцию?» Но такую историю мы раскручиваем у себя в головах. Пытаемся как-то оправдать нехватку времени на родных и свою разрушенную социальную жизнь подобными попытками утешить свое эго, представляя себя эдакими сошедшими с экранов популярных телешоу юристов, в работе которых – судебной адвокатуре – и заключается вся суть правосудия. Только, к сожалению, это не так. Совсем не так. Потому что основную массу работы в большинстве уголовных дел выполняют не адвокаты, снимающие сливки по окончании судебных разбирательств, а солиситоры. Если вам предъявят обвинения в уголовном преступлении, то ваш солиситор станет для вас путеводной звездой на всем протяжении уголовного процесса. Их существование является критически важным фактором правильной работы состязательной системы правосудия. Их слишком часто недооценивают, причем как общественность, так и коллегия адвокатов. Я не могу заниматься тем, что делают солиситоры по уголовным делам. Мне посчастливилось работать в некотором отдалении от своих подзащитных. К тому времени как дело доходит до барристера защиты, первоначальный ужас предъявленных обвинений перерабатывается в аккуратные, безликие наборы типовых заявлений и невыразительных фотографий. У клиента до встречи со мной есть пара недель на то, чтобы полностью осознать и прочувствовать свою ситуацию – хотя ему по-прежнему и может быть не по себе, у раскаленных эмоций его неприкрытой реакции на полученные обвинения, зачастую отчетливо отслеживающихся в протоколе его первого допроса полицией, было достаточно времени, чтобы поутихнуть. В этом отношении, как бы мне ни хотелось на это претендовать, нельзя сказать, что я работаю на передовой нашего правосудия. В то время как солиситоры, равно как и полиция, именно этим и занимаются. Именно им приходится копаться в самых прогнивших уголках человеческих жизней. Именно солиситору приходится подскакивать в полчетвертого ночи, чтобы второпях добраться до полицейского участка к своему новому клиенту – брызжущему слюной и пеной наркоману, заляпанному кровью своей девушки, – чтобы, вдыхая ароматы человеческих выделений, выслушать его первые душераздирающие показания по поводу того, на какой именно ее проступок он так бурно отреагировал, а также как именно нанес ей смертельный удар. Именно солиситор припаркует свою машину в самом опасном районе города, чтобы найти потенциальных свидетелей защиты среди соседей, а вернувшись к ней, обнаружит выбитые окна. Именно он будет отвечать на ежечасные звонки шокированных родных своего подзащитного, агрессивно требующих ответы, которые он просто не в состоянии предоставить. Он, а не я. Я же просто прочитаю о его стараниях в предоставленных мне материалах.