Ложные приговоры, неожиданные оправдания и другие игры в справедливость - Тайный адвокат

Потому мы видим – как в обычных делах, из которых состоит моя повседневная работа, так и в более громких, о которых пишут в газетах, – что прокуратура принимает свои решения с учетом также и третьего, не указанного в кодексе фактора: критерия интересов прокуратуры. Какой выбор упростит жизнь Королевской уголовной прокуратуре в свете резкой критики со стороны СМИ и централизованных плановых показателей? И хотя случаи вроде дела Колина не являются чем-то новым, особенно ярко влияние этого «чужеродного» фактора было продемонстрировано наблюдаемым в последнее время всплеском дел в отношении сексуального насилия, совершенного в прошлом. Нетрудно понять, как именно мы к этому пришли. Всерьез рассмотреть поступившие обвинения, тщательно их расследовать и начать судебное преследование в случае удовлетворения соответствующих критериев – вот основные обязательства прокуратуры перед общественностью. На протяжении двадцатого века, однако, эти обязательства, как мы видели, слишком часто не выполнялись. Пострадавшим – многим возможным жертвам самых чудовищных случаев сексуального насилия, выдвигавших обвинения против высокопоставленных публичных персон, – слишком часто отказывали в правосудии. Ситуация, очевидно, требовала срочного исправления. Одним из нововведений, преследующим эту цель, стало предоставляемое прокуратурой право потерпевшего требовать пересмотра обстоятельств его дела в случае, если было принято решение не выдвигать обвинения, либо приостановить уголовное преследование. Аналогичное право имеется у потерпевших и в отношении полиции, когда та принимает решение не передавать дело в прокуратуру. Очевидно, что это в интересах жертв преступлений. Будучи человеком, наиболее пострадавшим из-за решения не доводить дело до суда, потерпевший совершенно логично должен иметь право требовать повторного изучения дела другим юристом прокуратуры.

Проблема в том, что если за осознанные решения не привлекать к ответственности, то случаи судебного преследования по делам, в которых критерии привлечения к ответственности не выполняются, никак не контролируются. Страдающее от нехватки персонала и страшно опасающееся упустить очередного Джимми Сэвила отделение Королевской уголовной прокуратуры по изнасилованиям и серьезным преступлениям на сексуальной почве (RASSO), созданное в 2013 году с целью профессионального уголовного расследования по обвинениям в сексуальном насилии, слишком усердно пытается компенсировать ошибки прошлого, отдавая под суд дела, в которых доказательствами и не пахнет. Проведенный в 2016 году анализ показал, что RASSO неправильно применяло критерий доказуемости еще чаще, чем обычные юристы прокуратуры. Дела, по которым не было каких-либо реальных перспектив осуждения обвиняемого, ошибочно отдавались в суд, а затем ошибочно пересматривались. У опрошенных судей, полицейских и барристеров сложилось впечатление «значительного давления на прокуратуру, обусловленного требованием улучшить показатели эффективности и количество рассматриваемых дел, которое порой приводит к уголовному преследованию по делам, в которых вероятность обвинительного приговора по результатам суда крайне мала» (20). В ходе исследования проблемы была нарисована до боли знакомая адвокатам картина дела со слабой доказательной базой, по которому ошибочно выдвигаются обвинения и при повторном рассмотрении которого юристы прокуратуры оказываются не в состоянии принять разумное решение о его закрытии. В других случаях «решение по делу в стремлении выполнения плановых показателей принимается слишком поспешно, однако при последующем более внимательном изучении деталей дела оно закрывается».

Я искренне сочувствую прокуратуре. Надо понимать, что на нее оказывается огромнейшее давление. Показательной является шумиха, бушевавшая в СМИ в 2014 году в отношении лорда Гревиля Яннера. Когда генеральный прокурор постановил, что судебное преследование восьмидесятисемилетнего лейбориста с деменцией по обвинениям в сексуальном насилии в прошлом не в интересах общественности, СМИ словно с цепи сорвались. Причем совершенно неуместно. Если серьезные ошибки и были допущены прокуратурой в 1990-х и 2000-х годах, то, когда Яннер ошибочно, по мнению независимого эксперта (21), избежал уголовного преследования, на дворе был 2014 год и ситуация была кардинально другой. Страдающий от деменции и единогласно признанный четырьмя психиатрами «не способным быть призванным к ответу», Яннер попросту не мог пойти под суд в привычном нам смысле. С точки зрения права он попросту не мог быть осужден. Единственное, что могло произойти, так это так называемое «слушание по фактам», в котором вместо установления виновности подсудимого выясняется обоснованность предъявленных ему обвинений и по результатам которого единственным возможным вердиктом было бы «полное освобождение» – то есть никакого реального приговора. Таким образом, генеральный прокурор постановил, что начинать ресурсозатратный, длительный судебный процесс в отношении ничего не соображающего старика, которому под девяносто, и подвергать потерпевших ненужному стрессу – не в интересах общественности (22). В ответ на это всевозможные комментаторы и борцы, из которых мало кто был толком знаком с законом или фактами, принялись возмущаться, настойчиво требуя отставки генерального прокурора за то, что тот «подвел жертв», пока решение не было изменено (и судебным разбирательствам помешала лишь скоропостижная смерть Яннера). Теперь представьте себя на месте юриста прокуратуры, ставшего свидетелем той травли, которой подвергли генерального прокурора за принятое им непростое решение – а оно было совершенно правильным и разумным – не начинать судебные разбирательства по громкому делу о сексуальном насилии. И у вас на столе лежат в ожидании пересмотра обвинения в сексуальном насилии в прошлом, которые не особо удовлетворяют критерию доказуемости. Учитывая все известные факторы, станете ли вы высовывать свою голову и подписываться под решением закрыть дело? Примените ли вы добросовестно имеющиеся критерии, рискуя поднять очередную волну негодования? Или же вы ослабите хватку и решите, что дело, пожалуй, безнадежное, однако… почему бы не представить его присяжным? Пускай они и решают. Многие из юристов прокуратуры, с которыми мне доводилось работать, сделали бы первое. Это отважные и принципиальные люди, которые осознают, что кодекс существует не просто так. Будет, однако, немало и таких – о чем свидетельствует приведенная в докладе статистика, – которые отдадут предпочтение второму сценарию. Решат отгородить себя от возможных нападок СМИ. К тому же никогда не знаешь наверняка – присяжные ведь могут вынести и обвинительный вердикт. Я прекрасно понимаю, что соблазн велик. Когда снимаю свой парик и сажусь на суде рядом со свидетелем, чтобы сообщить о закрытии дела, то испытываю неописуемый ужас. Быть лицом к лицу с жертвой ошибки, совершенной системой, силясь при этом найти слова, чтобы сказать: «Прости, но тебе в правосудии отказано» – это, пожалуй, одна из самых тяжелых составляющих нашей работы. Но я хотя бы могу совершенно искренне – пускай и несколько изворотливо – снять с себя какую-либо вину, указав на решение, вынесенное судьей или присяжными, либо же на утерянные каким-то безликим и безымянным полицейским доказательства. Судья избавила меня от необходимости смотреть в глаза потерпевшим и говорить им: «Я понял, как вам мучительно. Я услышал вашу историю. И подобно многим другим профессионалам до меня, кому вы доверились, я принимаю решение ничего по этому поводу не делать». Подобная ежедневная ноша на плечах работников прокуратуры порой, должно быть, оказывается просто непосильной.