Дочь железного дракона - Майкл Суэнвик

— Спасибо, что сказал. Постараюсь не подбирать с земли ничего съедобного в ближайшие дни.

Она вышла в осеннюю прохладу. В руках у нее была охапка вещей, которые надо было отнести домой, к дракону. Школа осталась за спиной. «Я не вернусь сюда никогда, — подумала она. — Никогда!» И ничего при этой мысли не почувствовала. Да и не было времени об этом думать.

Ей надо было приготовиться к вечеру.

* * *

Джейн постучала в дверь.

— Войдите! — отозвался Питер.

Был канун Нового года, последний день, когда можно что-то изменить, и Питер примерял свой костюм из золотой парчи, чтобы еще раз убедиться, что он хорошо сидит. Гвен не было — она ушла в город, на торжественное празднование. Это было важное событие, о нем много говорили. Там будут шампанское и много речей, а потом оргия, для которой выделили роскошное помещение. Питер остался один.

У Джейн сжалось сердце — он был такой худенький, такой бледный, словно усталый ребенок, с которым плохо обращаются. На комоде лежал остро наточенный серп. Она поспешно отвела от него глаза.

— Я принесла вина. Думала, может, выпьешь рюмку-другую, и тебе станет легче.

— Спасибо, — рассеянно сказал он, — очень мило с твоей стороны.

— Пустяки.

Она поставила бутылку на пол, а рядом с ней свою сумку. В сумке были самые необходимые вещи, которые могли понадобиться, если все выйдет так, как она задумала, — зубная щетка, каменная статуэтка Матери и смена белья.

— Где у тебя рюмки?

Питер ушел в ванную и через минуту вернулся — без парчового пиджака, но с двумя пластиковыми стаканчиками.

— Такие сойдут?

— Очень хорошо!

Джейн подождала, пока Питер выпьет свой стакан, и налила ему еще. Она должна была задать ему один вопрос, хотя у нее все сжималось внутри при мысли об этом.

— Питер, ты правда девственник?

Ей все казалось, что тут какая-то страшная ошибка, что она чего-то не поняла. Питер кивнул.

— То, что побывало в употреблении, не нужно Богине. — Он сделал долгий глоток. — Последнее время что-то тебя не видно.

— Мы с Гвен… поссорились. Я… я узнала, что ты ей служишь болеуловителем. — Ее лицо напряглось, она побледнела и поспешно добавила: — Гвен мне ничего не говорила, я сама догадалась.

— Послушай, мне бы не хотелось, чтобы это пошло дальше.

Она дотронулась до его плеча.

— Ты ведь знаешь, что я не буду болтать.

Он посмотрел на нее, отвернулся, вяло кивнул. Она налила ему снова.

— Питер, можно у тебя кое-что спросить? Я не знаю… то есть если тебе не… — Она покраснела. — Что, собственно, болеуловитель делает?

Питер резко повернулся и посмотрел на нее испуганно и загадочно — как лесной зверек. Несколько мгновений он молчал, а потом вдруг расхохотался, откинувшись на кровати. Он смеялся так долго, что Джейн стало не по себе. Наконец он успокоился и снова сел прямо. Теперь он держался легко и непринужденно.

— У тебя было так, что тебя кто-нибудь обидит, и тогда ты ударишь собаку, и тебе станет легче?

— Нет, никогда.

Питер кивнул:

— По правде сказать, со мной тоже такого не случалось. Но вообще-то это, говорят, обычная вещь. Вот примерно то же у Гвен со мной. Ей дали специальный нож для этого и брошюрку с нужными рунами. Но чаще она берет обычное бритвенное лезвие.

— Питер!

— Ну, понимаешь, без крови ведь не получится. Подожди, я тебе покажу шрамы.

Он начал снимать через голову рубашку. Руки плохо его слушались, и Джейн подошла, чтобы ему помочь. Она тоже слегка окосела, поэтому произошло некоторое замешательство. Наконец они со смехом стащили рубашку. Питер повернулся к ней спиной. Спина была вся изрезана и ряд за рядом покрыта знаками, сделанными острым лезвием, — настоящая книга боли. Недавние порезы еще кровоточили, старые, зарубцевавшиеся, белели. Джейн узнала твердый и красивый почерк Гвен.

Не веря своим глазам, она прикоснулась к серебристому шраму. У Питера была горячая кожа. Кончиком пальца Джейн вела по рунам. Она не могла оторвать руки от этих знаков, от его спины…

— Питер, бедный!

Он стоял очень прямо и невидящими глазами смотрел на большой плакат с изображением Гвен, который висел на стене. Гвен смотрела на него с плаката насмешливо и загадочно.

— А знаешь, что хуже всего? Потому что это-то как раз ерунда — подумаешь, спина болит. Это разве боль! Хуже всего то, что я так хочу ее! Я терпеть ее не могу, но так хочу! Я ее ненавижу! Меня блевать тянет, когда я о ней думаю. Это ненормально.

Джейн легонько коснулась губами его плеча. Он повернулся к ней, и вот они уже целовались. Питер обнял ее, его руки блуждали у нее по спине. Джейн прижала его к себе и сунула ему руку за пояс. Но рука не пошла дальше пальцев — пояс был слишком тугой.

Сколько лишней одежды! Как она мешает! Они целовались и целовались, и никак не могли продвинуться дальше.

Наконец Джейн оторвалась от него и, серьезно взявшись за пояс, сумела его расстегнуть. Она спустила молнию. Отлетела какая-то пуговка. Питер тем временем расстегивал ее блузку, возился с застежкой лифчика.

Она не могла поверить, что он так легко сдался.

* * *

Джейн должна была столько обдумать, столько сделать, что на само событие она как-то мало обратила внимания. Сначала было больно и неловко, потом стало чуть получше. Им обоим недоставало опыта. Джейн не сомневалась, что это должно происходить как-то не так — не так поспешно, не так неуклюже, более слаженно. Но на первый раз важен был сам факт, а потом, на досуге, они смогут это сделать более правильно.

Она не смогла бы сказать, сколько времени это продолжалось. Потом Питер задвигался быстрее, лицо его покраснело. Он слабо вскрикнул, как озерная птица в сумерках, и обессиленно упал на нее.

Джейн поняла, что дело сделано.

Питер перекатился на спину. Долгое, долгое мгновение он лежал неподвижно. Потом открыл глаза и улыбнулся ей:

— Ну вот, теперь мы вместе.

— Да, наверно.

Глаза у него были голубые, светлые-светлые, и такие красивые, что дух захватывало. Джейн тонула в его глазах. Питер снова обнял ее, на этот раз просто из нежности, и приятнее этого не было ничего на свете. Великая радость наполнила Джейн, словно солнце взошло в ночи. Она спросила:

— Ты не жалеешь?

Он покачал головой. Он был пьян — они оба были пьяны, — и глаза у него заметно косили, но искренность его была несомненна.

— Знаешь, что я думаю, Джейн? По-моему, это должно было произойти. Понимаешь, о чем я? Мне кажется, что мы с тобой как-то связаны, где-то очень глубоко. Вот представь себе, что ты возьмешь монетку и разломаешь на две половинки, и одну забросишь в океан, а другую положишь в комод у себя дома. Знаешь, что будет? Половинки будут тянуться друг к другу. Однажды ты полезешь в комод за носками и нечаянно выронишь половинку монеты на пол, и не заметишь, а кто-то другой будет проходить и поддаст ее ногой, и она отлетит к двери. Через неделю она уже будет в квартале от дома. А другую половинку тем временем проглотит рыба, и рыбу поймают и выпотрошат, а внутренности выкинут, вместе с половинкой. И в конце концов, месяца через два — а может, через сто лет — они окажутся рядом, где-нибудь на обочине деревенского проселка, и прижмутся друг к другу тесно-тесно… Вот так и мы с тобой.