Зарисовки на запотевшем стекле - Дмитрий Вощинин

Тимофей всегда помнит ротного старшину той части, где он провел остаток службы. Стройный, подтянутый, строгий и предельно справедливый, с неординарным юмором отбивался он иногда от очень талантливых и ехидных вопросов ребят по воинскому уставу и распорядку. Если выяснялось, что он кого-то наказал ошибочно, а такое бывало: особенно на первых порах многие в сложных ситуациях пытаются спрятаться за чужую спину, он всегда находил способ шуткой перед строем признать свою неправоту. При этом обрушивался на истинного виновника, правда, всегда быстро отходил и долго зла не держал. Не имел любимчиков или отпетых нарушителей и всегда радовался успехам своих подчиненных, особенно когда эти успехи доставались с трудом. И можно было догадаться, что эта искренняя радость ведома ему лишь потому, что он все это когда-то преодолел сам. В беге, на перекладине, в лыжной гонке или в обращении с оружием никто никогда не мог с ним сравниться, и в этом он был непререкаемым авторитетом. Когда в начале зимы он приказал выходить к умывальнику без тельняшек с открытым торсом, многие сначала возмущались, но потом были благодарны. Тимофей не помнил случая, чтобы во время службы простудился.

Где-то в конце декабря – самое темное время полярной ночи, по гарнизону пошли слухи, что кто-то из молодых военнослужащих на посту то ли застрелился, то ли это был несчастный случай смертельного ранения от случайного выстрела рикошетом. Когда слух дошел до ребят, Тимофей с испугом подумал о Игоре, но потом отогнал эту мысль. К несчастью, это оказалось на самом деле правдой.

Никто тогда отчетливо не понял и не представлял, что произошло в действительности. Похорон в поселке не было, тело Игоря никому не показали и отправили самолетом по месту жительства.

Тимофей, Евгений и Володя были искренне поражены и подавлены этим трагическим событием, и как то ближе стали друг к другу, но смысл происшедшего остался загадкой и неопределенностью. Ребята, продолжая встречаться, никогда не воспроизводили слова и рассказы Игоря о себе, как бы боясь затронуть что-то святое.

Тимофей втайне всегда чувствовал свою ответственность за этот роковой случай. Пытаясь оправдать себя, он все больше убеждался, что в этом стечении обстоятельств и событий участвовала, сама таинственно суровая природа Крайнего Севера, особенно ощущаемая тогда, в первый год службы.

Уже в начале ноября начинается полярная ночь с ее длительной чередой сумрачных тревожных дней, которые, кажется, нарочно вытаскивают из души все сомнения, навивают одиночество, внутренние терзания и неудовлетворенность собой. И, видимо, не случайно у жителей Севера самый по-настоящему счастливый праздник в конце января – день появления Солнца.

Северное сияние – время магии и волшебного таинства полярной ночи – завораживает, притягивает взгляды и мысли. Оно очень редко бывает ярко-цветным, чаще представляет собой облачное светло-зеленое мерцание волокнистых лучей с редкими чуть заметными цветными блесками на фоне темного неба и наводит на печальные и суровые мысли: пожалуй, этим оно по-своему хранит свою какую-то строгую тайну. Его слабое мерцание чем-то напоминает морской коралл. Когда любуешься его причудливыми узорами и необычными линиями, неожиданно приходит в голову мысль о том, сколько маленьких жизней ушло на создание этого чуда природы.

Именно в это время первой полярной ночи произошла последняя встреча с Игорем. Она казалась тогда обычной, но глубоко врезалась в памяти ребят.

Игорь, только что вернувшийся с дежурства, был тогда какой-то уверенный, сильный, вдохновенный и не похожий на себя. Казалось, он постиг то, что остальным тогда было неведомо.

«Жека» достал немного спирта, Тимофей очень кстати получил посылку, и они после отбоя собрались вчетвером в классе учебной базы техчасти, где дежурил Володя. Как обычно, много говорили о том, что их окружало. Было трудно на новых местах, но все понимали, что Игорь принял на себя самую большую тяжесть для молодого, не очень опытного и еще не сильного духом человека.

Его высказывания тогда внушали и уверенность в их дальнейшей жизни. Многие его слова о сложности взаимодействия с природой были сбивчивые, не всегда попадали в общую струю тем обсуждения, но незримо проникали в душу каждого. Многое не досказывалось, но витало вокруг.

– Всякий раз, когда оказываюсь на посту один… так становится хорошо… вокруг звезды, небо… я чувствую в себе силу… один…и весь космос… это я… и я не знаю, кто тут бог, а может, мне дано все и все крутится вокруг меня, и как только глаза мои закроются, замрет весь мир… Не это ли главная свобода… свобода духа… Помните, у Достоевского: «Всякий, кто захочет главной свободы, тот должен сметь убить себя… Кто смеет убить себя, тот бог…»

Тогда, за туманом выпитого спирта, это казалось просто необычным восторженным настроением, которое было свойственно иногда Игорю в момент выражения своих мыслей. Но со временем Тимофей все чаще и чаще вспоминал этот монолог. В те годы он, как и другие приятели, слушавшие Игоря, еще не прочитал и не знал этого непонятого до конца произведения. И слова «убить себя» каждый воспринимал тогда не дословно, а как укротить себя – смириться.

Как ни пытался Тимофей успокоить себя, но чувство вины за происшедшее вовсе не прошло. Ощутил он это, когда случай заставил его увидеться с матерью Игоря, Зинаидой Георгиевной.

Все трое после службы сочли своим долгом сходить к Игорю на кладбище. Позвонили матери, она долго откладывала встречу, но потом согласилась. Сославшись на слабость и плохое самочувствие, попросила зайти к ней домой кого-то одного.

На встречу отрядили Тимофея.

Высокая и стройная, несмотря на домашнюю одежду, она производила впечатление яркой, интересной и вовсе не слабой женщины. При встрече Тимофею показалось, что Зинаида Георгиевна многое знает о нем, наперед угадывая, что он скажет и готовая к ответу на любой его вопрос. От всего этого ему даже как – то было не по себе. И в то же время была какая-то черта или грань, за которую она не очень хотела никого пускать.

Она поняла его ощущения и спокойно произнесла:

– Я была уверена, что придете именно вы. Не удивляйтесь, Игорь много писал мне о вас.

Тимофей сразу представил эти первые, наполненные яркими красками и событиями, письма Игоря и тут же почувствовал себя обнаженным и беззащитным.

– Я была бы рада, если бы мой сын так же уверенно преодолел все то, что окружало вас, – произнесла она тихо.

– Мне кажется, ему было труднее…

Он запомнил ее стремительный сухой взгляд и небольшие темные мешки под глазами. Лицо, схожее с Игоревым, было не молодое, но с выразительными следами неординарной красоты.

Она говорила не много. Не расспрашивая ни о чем, как бы глубоко понимая Тимофея даже в его молчании. Спокойно, без слез, назвала адрес Митинского кладбища, как до него добраться, номер участка, где могила ее сына.

И все равно ребята долго искали место захоронения. Могила была очень скромная. В зеленой траве холмика – два пятнышка: кустики бледных маргариток. Металлический крест с маленькой едва заметной именной табличкой. Странным и обидным было видеть этот холмик, когда в глазах у них стоял красивый, цветущий, полный сил юноша.