Блицфриз - Свен Хассель

Из красно-черной дымки появляется безумно хохочущий пехотинец. С воплем отбрасывает автомат и ползет по земле, как раненое животное. Стальной дождь снарядов вздымает вокруг него фонтаны земли. Никто не пытается остановить его. Это не наше дело. Даже полевая жандармерия может понять, что он обезумел. Сомнений эти пронзительные вопли не оставляют. Подделать их невозможно. Полевые жандармы могут доставить его в полевой госпиталь, но могут и выстрелить ему в затылок из «парабеллума», чтобы избавиться от хлопот.

Сотни пулеметов строчат трассирующими пулями. Русские падают ряд за рядом под их смертоносным огнем, но на смену им приходят другие, подбирают их оружие и продолжают наступление. За каждым вооруженным рядом следуют два ряда без оружия. Колышущийся лес людей в хаки.

Комиссаров легко узнать. На них меховые шапки с золотыми серпом и молотом на звезде и зеленые петлицы, символ беспощадной власти. Горе тому советскому солдату, который колеблется идти вперед. Комиссары о нем позаботятся.

В воздух летят гранаты. Наши тыловые линии коммуникаций уничтожены русскими десантниками. Мы отрезаны и вынуждены использовать связных для поддержания контакта. Оказаться в роли связного — почти неизбежная смерть.

Русские атакуют сомкнутым строем с примкнутыми штыками. Автоматическое оружие беспрестанно строчит по ним.

— Так мы перебьем всю русскую армию, — говорит Хайде. — Их начальники, должно быть, помешались!

— Какой там черт! — отвечает Порта. — Они холодны, как русская зима. Люди для них дешевле патронов. Раньше, чем мы перебьем половину их, нам окажется нечем стрелять. Мы не первые приходим на эту землю. Покорить Россию невозможно.

— Проклятые коммунисты, — негодующе кричит Хайде. — Хорошо бы мне напустить на вас полевую жандармерию!

— А мне хорошо бы дать пинка тебе в зад! — отвечает Порта, выпуская длинную очередь по опасно выглядящей группе русских.

Внезапно русские появляются среди нас. Обер-лейтенанта Мозера и Старика вот-вот проткнут штыками; тут Малыш хватает за горло двух милиционеров и душит. В одиночку!

Мы собираемся покинуть свою позицию, но тут появляется артиллерийская батарея. Пушки останавливаются, стреляют и катят вперед. Снаряды падают в массу атакующих пехотинцев. Артиллеристы пускают в ход зажигательные снаряды, и колышущийся лес солдат превращается в ревущее море пламени.

Атакующие отступают. Комиссары стреляют в них, но воздействия это не производит. Отступление переходит в паническое бегство. Поле боя внезапно пустеет.

Остаются груды трупов. На замерзших кустах висят оторванные части тел. Окровавленные внутренности трепещут на ветру.

Мы чистим оружие и снаряжаем рожки автоматов с лихорадочной поспешностью. Никто не знает, когда вернутся русские.

К нам катят из леса мотосани интендантской службы. Мы помогаем снабженцам сгрузить боеприпасы. Это пожилые люди, воевавшие в пехоте на прошлой войне. Их пришлось определить в снабженцы, чтобы сохранить в живых. Тут им приходится опасаться только мин и партизан. Нам они кажутся дряхлыми стариками, которые перестали говорить о женщинах и пишут домой письма изнуренным женам, которым приходится опасаться воздушных налетов. У многих из них в действующей армии находятся сыновья нашего возраста.

Как только темнеет, противник атакует снова, но батарея все еще с нами и наносит тяжелые потери его пехоте, идущей сомкнутыми рядами плечом к плечу. Эта мясницкая работа длится всю ночь; отходить приходится то нам, то противнику. Мы ползаем по все растущим грудам тел, подтягиваемся, хватаясь за окоченевшие руки, обвиняюще указующие в небо.

К утру русским удается пробиться сквозь огонь наших автоматов и пулеметов, и мы готовимся к последней схватке. Неожиданно на помощь нам приходит погода. Воющая буря налетает из-за реки, и все тонет в метели, не дающей возможности отличить своих от чужих. Мы на ощупь идем вперед, требуя называть пароль. Если ответ следует недостаточно быстро, штык пронзает стоящую перед тобой темную фигуру. Кто быстрее на язык, тот живет дольше. Зачастую твой штык пронзает живот своего, но тебя это не беспокоит. Твоя главная цель — остаться живым. Такой войне в учебных подразделениях не обучали.

Мы уже не люди, а какие-то арктические звери, убивающие, чтобы сохранить свою жизнь. Всякий раз, когда выдается затишье, мы точим штыки и ножи. Они такие острые, что можно бриться. Для защиты от холода мы обертываем лица тряпками, оставляя открытыми только глаза. Смазка в замках наших пулеметов замерзает через несколько секунд, и они не стреляют. В этом жутком бою нашим лучшим оружием являются отточенные саперные лопатки. Мы пользуемся взятыми с тел русских пехотинцев. Они крепче и значительно лучше для такой цели, чем немецкие. Немецкая лопатка в такой руке, как у Малыша, ломается при первом ударе, а с более толстыми русскими не случается ничего. Нанеси ею удар под самое ухо, и головы у противника как не бывало. Главное не бить по воротнику, толстая ткань шинели служит хорошей защитой.

Мы сражаемся с лопаткой в одной руке и с пистолетом в другой. Быстро перебегаем от одной снарядной воронки к другой, пригибаемся к земле, как хищники, готовые броситься снова, когда восстановится дыхание и кровь перестанет стучать в венах. Тяжелая артиллерия ведет плотный заградительный огонь. Даже командиры корпусов далеко в тылу понимают, что находятся в серьезной опасности. Поэтому мы получаем артиллерийскую поддержку.

Из леса поднимаются клубы дыма и пламени. Деревья срезаны, словно громадной косой. Русские укрываются за своими убитыми. Труп создает такую же защиту, как мешок с песком. На войне учишься использовать все, что есть под рукой. Там всем не до моральных принципов. Но солдат винить в этом нельзя. Пусть вина ляжет на политиков, которые повели их дорогой смерти.

Стрельба и натиск атаки слабеют. Теперь слышны крики раненых. Один из них лежит прямо перед нами. Он кричит все утро; мы приходим в такое отчаяние, что стреляем в его сторону гранатами из подствольных гранатометов, но всякий раз, когда взлетает фонтан снега и мы думаем, что убили его, он снова издает протяжный, душераздирающий крик. Старик полагает, что ему в живот попала разрывная пуля. От таких ран умирают долго. Это наверняка не рана в легкое. Он бы давно задохнулся. Легочные раны очень мучительны, но приводят к быстрой смерти. Самая лучшая рана — шрапнелью в бедро. Прежде, чем поймешь, что умираешь, из тебя выходит вся кровь. Самые худшие раны — в живот и в голову. Человек долго не умирает. Даже рискни мы несколькими жизнями и доставь беднягу в госпиталь, его не спасти. Мы выходим из себя, кричим и браним его. Начинаем обсуждать этого человека. Мы знаем, что он немец. «Mutti, Mutti, hilf mir!»[80]Будь он русским, то кричал бы «Мамочка!» Он, должно быть, совсем зеленый, иначе бы не звал мать. Люди постарше зовут жен.

Когда наступают сумерки, Старик спрашивает, нет ли добровольцев вынести его.

Из строя никто не выходит.