Год длиною в жизнь - Елена Арсеньева

Александра Константиновна выхватила у Риты сумки и довольновеличаво, что было нелегко, учитывая их вес, скрылась в подворотне.

Рита растерянно смотрела ей вслед. Она видела, как ее роднаятетка и одновременно, если так можно выразиться, мачеха со своими неуклюжимиавоськами поднялась на косенькое крылечко и вошла в подъезд, над которым былоокошко, до половины – сверху – прикрытое белой тюлевой занавеской. Наподоконнике пылали герани – совершенно такие же, как в Париже, цветущие почтиво всех тамошних жардиньерках. Летом там полно петуний и анютиных глазок, а назиму остаются только герани, да еще иногда – цикламены…

«Сашенька очень любила красные герани, – словно донесся доРиты голос матери. – Помнится, я у них дома только один-разъединый раз и была,ничего не помню, только книжные шкафы дяди Кости да герани Сашеньки…»

Вот тебе и Сашенька Русанова, она же Александра Аксакова!

Может ли такое быть, чтобы она не поняла, о чем идет речь?Или просто не захотела разговаривать о собственной матери? Вот смех-то… Но какже родственные чувства? Они должны были взыграть.

При мысли о «родственных чувствах» Рита насупилась. Ужкому-кому, а ей следовало бы знать, какая это коварная штука! Коварная имолчаливая, как иезуиты. Они – эти самые чувства – имеют обыкновениепредательски помалкивать в самые безумные минуты жизни… И никто не знает, какиероковые последствия может иметь их молчание!

Она еще раз взглянула на красные герани. Показалось или всамом деле над ними мелькнуло чье-то лицо? Наверное, Александра Константиновнавернулась домой, а теперь подсматривает, ушла опасная парижская гостья или нет.

Ушла, ушла, успокойтесь, a tante! [14]

Рита сделала пару шагов, чтобы ее не было видно из окна, иостановилась. В гостиницу идти не хотелось. Вообще никуда не хотелось идти.Хотелось как можно скорей исполнить просьбу Эвелины Ле Буа, а потом занятьсятем делом, ради которого она, собственно, и приехала в Энск. Но что-то никак нескладывалось… Мелькнула мрачная мысль: она сама себе здорово все затруднила,так затруднила, что…

– Рита!

Она не повернулась на голос, пораженная другой мыслью: аесли она стояла здесь, рядом с домом номер два по улице Варварской, нынеФигнер, только потому, что втайне даже от себя ждала: вдруг он появится иокликнет ее?

– Рита!

Георгий подбежал, остановился, глядя жадными глазами, чутьзадыхаясь. Он был в узких черных брюках, остроносых туфлях, белой рубашке сзакатанными рукавами, чуть смугловатый, черноглазый, легкий, будто канатоходец,изящный, как танцор, смотрел чуть снизу (она была на дюйм, не меньше, выше егоростом, да еще на каблуках). Руки он держал за спиной, словно они были связаны,и вид у него был из-за этого невозможно романтический – ну просто юныйаристократ, схваченный толпой черни… Рита вспомнила рисунок XVIII века,висевший в кабинете Алекса Ле Буа: «Смерть Камиля Демулена». [15] Правда похож…Рите рисунок всегда очень нравился, она насмотреться на него не могла. И вот… Ивот!

«Я не должна, не должна даже думать о нем! Достаточно однойсделанной глупости, преступной глупости. Именно преступной. Как я моглаподдаться слабости?! Нужно держаться подальше от этого мальчишки! Вот-вот, тако нем и думай. Думай о том, что годишься ему… Нет, не могу, не могу я такдумать!»

– Рита, ты меня искала?

– Нет, – ответила она так холодно, как только могла. – Счего ты взял?

«Знает он, что я говорила с Александрой Константиновной?Видел нас вместе?»

– Но я видел, что ты стояла напротив подворотни и смотрелана наши окна!

«А, так там, за занавеской, был он!»

– Ваши окна? Ну, я не имела ни малейшего представления об этом,– пожала плечами Рита. – Я обратила внимание на герани. В Париже очень многогераней, причем именно красных. Они растут в жардиньерках под окнами. Оченькрасиво, когда высокие окна закрыты белыми ставнями, а на их фоне горят алыегерани.

– Окна в Париже закрыты ставнями? Да ты что? – хохотнулГеоргий. – У нас ставни только на деревенских домах. Неужели и в Париже…

Рита усмехнулась:

– Летом бывает очень жарко, а во Франции не принято спать сраспахнутыми окнами. Створки открываются внутрь, в комнату, а ставни защищаютокно. Они сделаны как жалюзи, с узкими прорезями. Сквозь них только чуть-чутьпроникает солнце, а воздух проходит свободно. Понимаешь?

– Ты идешь сейчас в гостиницу? – перебил Георгий, и по еголицу было видно, что он не слышал ни слова – ни про решетчатые ставни, ни прожару и прочее.

– Нет, – мигом замкнулась Рита. – Я просто гуляю. А еслидаже и в гостиницу – что с того? Я тебя не зову в гости.

Георгий вынул руки из-за спины – и Рита замерла. Три веточкикрасной герани пламенели на фоне его белой рубашки!

– Что это? – спросила она с самым неприступным видом, какесли бы ей было тринадцать лет и мальчик из соседнего лицея впервые подстерегее на улице с цветами.

– Герани, – робко сказал Георгий. – Те самые, на которые тысмотрела. Я увидел, что ты стоишь напротив окон, понял, что ты сейчас уйдешь,схватил цветы, бросился из дому… чуть бабу Сашу не пришиб, она с капустой срынка шла. Главное было, чтобы она эти герани не увидела, она над нимитрясется… как не знаю над чем. Да и мама тоже. У нас это какой-то культовыйцветок в доме, герань, перед ним уже скоро станут мессы служить, честное слово!

Он болтал, и по лицу его, по чернющим глазам, которые так ильнули к глазам, к лицу, к телу Риты, видно было, что он сам не понимает нислова из того, что говорит.

«Да, – мрачно подумала Рита, – tante Sacha не успела емуничего сказать. Не хватало, чтобы сейчас спохватилась, куда помчался обожаемыйle petit-fils, [16] выбежала и увидела, как мы разговариваем. Вот дьявольщина,как все вышло неладно…»

– Так, может, не стоило трогать цветы? – сухо сказала Рита,и горькая усмешка чуть не прорвалась на ее губы, потому что слова были сказаныею словно бы не Георгию, а себе самой. – Спасибо, но мне пора идти.