Год длиною в жизнь - Елена Арсеньева

– С Максимом? А что у нас с ним может быть?

– Ну, не строй из себя дурочку и не делай дурочку из меня, –так же сурово продолжала Эвелина. – Ведь слово «женщина» в твоей речи отнюдь небыло просто обобщенным образом, как мне удалось внушить твоей доверчивоймамочке. Ведь ты влюблена в своего ai [12] до безумия, разве нет?

Рита ничего не сказала, только сверкнула взором, и Эвелинатихонько рассмеялась от удовольствияd Эх, кабы девчонке еще и разные глаза,какие у нее самой, вылитая была бы Эвочка Понизовская! Но, к сожалению, глаза уРиты – серые, с легкой прозеленью, как у Дмитрия. Да ладно, разве в этом дело!

– А он в тебя? – не унималась Эвелина.

Рита снова промолчала – пожала плечами, и все. Но такаягордость, такая уверенность в себе была в том движении, что Эвелине показалось,будто все ее предки Понизовские (да и Русановы тоже, если на то пошло!)единодушно всплеснули руками – разумеется, восхищенно.

– Ну-ну… – ухмыльнулась она. – Ты с ним спишь?

У Риты дрогнуло лицо от грубости фразы, но тотчас онавызывающе вскинула голову, вспомнив, что ее поколение презирает эвфемизмы:

– Да, мы фактически муж и жена.

– Фактически? – подняла брови Эвелина. – А формально?

– Формально – нет. Мы оба несовершеннолетние. Мнешестнадцать, Максиму еще восемнадцати нет.

– Ну, про свой возраст ты могла мне не напоминать, я егоотлично помню, – проворчала Эвелина. – Тебе было двенадцать, когда Алекс привезвас с Татьяной сюда однажды ночью. С тех пор прошло четыре года. А когда твоемулюбовнику исполнится восемнадцать?

Риту снова передернуло, но она держалась стойко и короткоответила:

– В декабре.

– Ну, и в чем дело? – удивленно поглядела на нее Эвелина. –Вам не дадут документа в мэрии, пока ему не исполнится двадцать один год, новас легко обвенчают, как только ему минет восемнадцать. Разумеется, тайно, спомощью какого-нибудь романтически настроенного или не в меру жадного кюре.

Рита растерянно хлопнула глазами.

– Что такое? – нахмурилась Эвелина. – Или он не хочет натебе жениться?

– Хочет, хочет! – жарко воскликнула Рита. – Он только о томи говорит. Но… я не знаю, я не хочу его связывать, особенно сейчас, в такоетяжелое время…

– Человеческие отношения остаются одинаковыми всегда, влюбое время. В этом смысле имеет значение только отличие дня от ночи, а отнюдьне года 1941-го от какого-нибудь там… ну, не знаю… от 1904-го, что ли.

Воспоминания о том самом 1904 годе мгновенно захлестнулиЭвелину с головой, но она вынырнула из их пучины, когда услышала голос Риты.

– Мы хотели подождать, когда Франция станет свободной.

– При чем тут Франция? – изумленно уставилась на нееЭвелина, чуть поводя плечами (Рите и невдомек было, что бабуля Ле Буа сейчасотряхивает с себя брызги Леты). – Насколько мне известно, Марианна пока ещеотзывается на слово «мадемуазель», и неизвестно, сколько времени будетпребывать в этом качестве. [13] А ты уже не девица… Знаешь, я ненавижунеопределенность. Когда-нибудь я расскажу тебе историю своей жизни… Она прошлаво грехе, да, во грехе! Я виновата и перед православными, и перед католиками. Иперед Иисусом Сладчайшим, и перед Матушкой Пресвятой Богородицей. Сколько горяя перенесла из-за того, что в нужный момент не проявила должной твердости, непоставила все на свои места!

Рите показалось, что в глазах бабули Ле Буа мелькнула слеза.Но этого совершенно не могло быть, конечно!

– Поверь, я желаю тебе только добра. Как только Максимуисполнится восемнадцать, вы должны встать перед алтарем.

Рита только моргнула:

– Ушам своим не верю, честное слово…

– Рита, мы готовы, – заглянул в столовую Алекс.

Эвелина подмигнула девушке и величественно выплыла вприхожую.

Рита шла за ней в полной растерянности. Максим с ума сойдетот радости. О, как это интересно, как волнующе: тайное венчание! Какая девушкане мечтает о подобном?! Как здорово придумала бабуля Ле Буа! Кто бы могподумать, что она так любит свою «незаконную внучку», желает ей добра…

Ну да, Эвелина в самом деле любила Риту. Но они обе забыли,что благими намерениями вымощена одна известная дорога, и Эвелина сейчасподталкивала девушку к тому, чтобы пройти по ней.

– И все-таки я не пойму, какая между всеми этими капустамиразница!

Александра Константиновна на миг замерла, не донеся до ртащепоть тонко нашинкованной капусты, переглянулась с продавщицей, которая тожезамерла.

– Как же вы не понимаете? – Другая продавщица почти сиспугом смотрела на женщину, стоявшую перед ней. – Вот в этой бочечке капуставчерашняя с хренком. Здесь – слатенькая , ну а тут – летошняя. В октябрерубили, в октябре солили.

– Так все же она летошняя или осенняя? – уточнила женщина,осторожно, двумя пальчиками, беря несколько невесомых и почти неразличимых навзгляд капустных волокон.

Да разве так пробу берут! Разве с такого птичьего количествачто-нибудь распробуешь? Капустку надо щепотью хватать, только осторожно, чтобрассолом не обкапаться…

– Милка моя, ты что, русского языка не понимаешь? Ты, может,из Америки сюда заявилась? Или из Африки?

– Нет, всего лишь из Франции, – сказала женщина. – ИзПарижа.

– Из Парижа она, ну надо же такое сказануть! – хмыкнулапродавщица. – Тады ой, конечно. Ну, коли вы из Парижа, я вам все сейчасрасскажу. В Париже, понятное дельце, капустку не солят, где вам знать-то!Летошняя, милка моя, – это и есть осенняя. Сейчас на дворе что?

– Июнь, если я не ошибаюсь.

– Правильно! А капусту солили о прошлый год, в октябре,поняла?

Женщина поглядела исподлобья и покачала головой.