По обе стороны любви - Елена Лобанова

Татьяна Сергеевна выдержала паузу. Она была мастерица по части эффектных пауз. Просто главный режиссер школьного действа.

— Не можете — что именно? — наконец уточнила она.

— Писать сценку! — взмолилась Вероника из последних сил. — И репетировать тоже!

И устремила на завуча отчаянный взгляд.

Та, в свою очередь, устремила на нее в ответ самый проницательный из своих взглядов. Проникающий навылет. И, подержав под огнем этого взора, неспешно отпустила. Со словами:

— Ну что ж… Жаль. Мне казалось, у вас это получается. Чувствовался творческий подход! Но раз уж, вы говорите, такие обстоятельства… Поручите детям подготовить несколько стихотворений. У вас найдутся неплохие чтецы.

Победа досталась недешево. Закрывая дверь, Вероника тяжело дышала. И пока поднялась на свой четвертый этаж, дважды останавливалась. Сердце колотилось и никак не унималось.

Прийти в себя удалось, только высидев за столом минут пять. Как раз к звонку на урок литературы в седьмом «Б».

Правда, услышав новость, дети тут же про звонок забыли. Заерзали, загомонили и чуть ли не засвистели.

Еще пять минут ушло на «Ну-ка, замолчали все!», «Я сказала — закрыли рты!» и «Идет урок!»

— Так, значит, не будем выступать? — в кое-как наведенной тишине еще раз уточнила староста Олечка Лукьяненко. С такой интонацией, как будто Вероника отменила зимние каникулы.

— Почему же? Выступайте. Не хотите читать стихи — можете выучить сценку, как всегда, — великодушно разрешила Вероника. — Только найдите готовую пьесу, распределите роли и выучите сами. А я могу… э-э… помочь. Ну там, провести генеральный просмотр…

Последние слова почему-то дались ей с трудом.

Беспечный растерянно хлопал девичьими ресницами.

Алена Карпова сверлила ее в упор прекрасными синими, презрительно прищуренными глазами.

— А мы тогда… сами сценку сочиним! Свою! — вдруг объявила она.

— Ха! — завопил Куценко. — Я это представляю!

И, вскочив, закружился на цыпочках в проходе между рядами, сложив губы сердечком и придерживая двумя пальчиками воображаемую юбку.

— Вот и хорошо. Сочиняйте! — покладисто заключила Вероника.

…Вечером она кормила домашних ужином из трех блюд: картошка с грибами и луком, салат «Мимоза», пудинг морковный. На десерт подавался пирог с яблоками по рецепту «если к вам неожиданно пришли гости».

Восторги Вероника принимала скромно, объясняя: «Лук надо было бы туда попозже, чтоб не сгорел. И в салат консервы порезать, а то рыба с хвостами…» Но ее никто не слушал.

— Так вот, значит, где у нас настоящий талант! Глубоко, однако, зарыла! — повторял муж.

Слово «талант» звучало у него вполне уверенно. Как будто так и надо.

— Мам, можно мне еще немножко серединки пирога? Где цветочек из вишенок! — эстетствовала Маришка.

— А Туське? Поделитесь! — распоряжалась Вероника, нарезая пирог с симметричностью, поражающей ее самое.

Похоже было, что корабль ее судьбы двинулся наконец (тьфу, тьфу, не сглазить!) в каком-то разумном направлении!

Между прочим, завучу Вероника сказала чистую правду: некоторый скромный ремонт в доме был и в самом деле произведен. По крайней мере кроватью обзавелась наконец полноценной, хоть и чуть более светлого тона ножкой, а вместо истертой клеенки на кухне явилась новая — голубая в клеточку, с веселыми разноцветными мячиками в каждом квадрате.

Изъята была также облезлая тарелка со стены — на ее месте расположилась теперь резная полочка с банками для специй. Снизу к полочке прицепились полдюжины кухонных полотенец и прихваток.

Не соврала она и насчет детских костюмов. В комнате у девчонок на самом почетном месте — на окне — красовались на плечиках два роскошных, почти совсем законченных платья: белое воздушное поменьше — костюм снежинки для Туськи, красное атласное побольше — русский сарафан для Маришки.

Накануне Маришкиного утренника ей слегка подпортил настроение сон.

Приснилось, будто бы они с Туськой спешат в садик. Приходится мчаться что есть духу — они опаздывают, троллейбус еще стоит, но вот-вот закроет двери! — и вдруг у самой остановки под ногами разливается громадная грязная лужа. И не успевает Вероника удержать дочку, как та уже вырывает руку и принимается расхаживать в своем костюме снежинки по щиколотку в грязи.

«Грязь. Неудача или болезнь!» — грянуло в голове, кажется, еще раньше, чем она успела проснуться.

И в ту же минуту явилась спасительная мысль: «Сегодня же вторник. А сны на вторник вроде бы не сбываются… Точно, Светка говорила: не сбываются!»

Тем не менее утренник двадцать пятого числа в Маришкиной школе, в спортзале, она высидела как на иголках. Туську не спустила с рук даже в общий хоровод вокруг елки. Зайчики, мишки и снежинки в этом хороводе то бежали, наскакивая друг на друга, то вдруг останавливались и сбивались в кучки. В голове так и металось: толкнут… затопчут… заразят какой-нибудь инфекцией…

Отвлеклась она только на танец Маришки. Предательские умилительные слезы поползли из глаз. Неужто это ЕЕ ДОЧЬ, такая ладненькая и стройная, в красном сарафане — настоящая красна девица! — плывет с улыбкой по затоптанному полу спортзала, взмахивая легким платочком? Махнет один раз — и кажется, вот-вот явится по правую руку озеро зеркальное красоты невиданной… махнет другой раз — поплывут по озеру белые лебеди…

И будто бы Маришка своим танцем расколдовала ее: все как-то обошлось. После общего представления поднялись в класс на втором этаже, почитали стихи. Всем вручили подарки, даже Туське. И стало вдруг убедительно ясно, что все в мире на месте: детские счастливые рожицы, шуршащие подарочные кульки с Дедом Морозом и Снегурочкой и неопровержимо наступающий Новый год!

Вечером Вероника расщедрилась — не стала загонять детвору спать в полдесятого, а разрешила пока не ложиться. Николай не возражал. Маришка, розовая, счастливая, тут же завопила: «Потренируемся встречать Новый год!» Туська в новом полосатом костюмчике, набив рот конфетами, уселась на старенький резиновый мяч и пыталась подскакивать на нем.

Как случилось все дальнейшее — осталось за гранью Вероникиного понимания.

Она как-то скатилась с мяча.

С высоты пятнадцати сантиметров.

И сразу, ухватившись за ногу в полосатой штанине, закричала так, что стало ясно — празднику конец.

В палате было многолюдно — временами практически не протолкнуться. Особенно ближе к ночи, когда мамы пристраивали к железным кроватям ветхие казенные раскладушки и клеенчатые кушеточки из коридора.

При этом, как ни удивительно, никто никому не мешал. Дети покоились в своих хирургических ложах строго фиксированно — кто, как Туська, с подвешенной к блестящей железной палке ногой, кто — пластом на животе или спине. Лишь двое-трое в гипсовых корсетах-панцирях активно елозили по своим койкам и порой, изловчившись, усаживались, подпихнув под спину подушку, под завистливыми взглядами лежачих. И единственная из всех, тоненькая, как прутик, Танечка с массивным гипсовым воротником вокруг поломанной шейки (утром перед школой причесывалась и как-то необыкновенно мощно чихнула, повредив позвонки), на собственных, безо всяких трещин, переломов и смещений ногах свободно лавировала между кроватными рядами, подсаживаясь на краешек то одной, то другой койки — заманить ее на свою кровать было делом чести и палатного престижа.