Закон обратного волшебства - Татьяна Устинова

Должно быть, к ночи он стал сентиментальным. Он курил,морщился, недоумевал, зачем курит, но все-таки курил и смотрел вниз. И оченьгордился собой.

У него бизнес, дело, которое ему подходит, он не ворует упенсионеров деньги, управляя пенсионными фондами, и не качает из земли газ. Онзанимается перевозками, — чинно и благородно. У него везде свои — в мэрии, вуправе, в ГАИ, — со всеми он ладит и ловко обходит острые углы и подводныекамни. Он не получил в наследство миллионного состояния, и за границей необучался, и — что поделать! — иногда даже путает ударения и окончания, но он смог!..Он придумал себе дело, да еще такое, которое ему нравится, такое, при которомне надо убивать и грабить, а по нынешним временам это уже большое достижение!Ему нравятся грузовики, похожие сверху на шоколадные плитки, огромные,неповоротливые, тяжелые, и ему нравится думать, что завтра они поедут в сторонузападной границы, повезут свои грузы, и вернутся, и поедут опять!

Иногда он ездил за рулем сам — когда не хватало водителей,или случался какой-то форс-мажор, и это ему тоже очень нравилось, хотя бывшаяжена каждый раз, когда он «уходил в рейс», начинала биться в истерике икричать, что она выходила замуж не «за шофера» и если узнает кто-нибудь иззнакомых или родители!..

Но он любил дорогу.

Он был маленький, часто болел — опухали железки и приходилосьжить с колючим платком на шее. Это называлось «водочный компресс» — под платокеще подкладывали желтую от стирок марлю и кальку, которая ломалась ицарапалась. Мать работала в конструкторском бюро, приносила кальку оттуда.Водка ужасно воняла. Ему, маленькому, так казалось, он еще не умел ее пить иполучать от этого удовольствие.

Они жили тогда на севере — мать увезла семью на заработки,но из этой затеи, как и из его последующего «создания семьи», ничего не вышло.Отец как раз пил и получал от этого удовольствие. Собственно, только от этогоон удовольствие и получал. В доме было холодно, на окнах намерзали толстыешубы, ничего не разглядеть, что там, на воле. Он был маленький, компресс душилего, под ним подло и невыносимо чесалось, а ковыряться, чтобы почесать, неразрешалось — платок держался плохо, мог развязаться. Он подтаскивал табуреткук окну, вставал на колени и пальцем протаивал кружочек, чтобы можно былосмотреть. Кружок быстро затягивало тонкой морозной пленкой, и он опятьпротаивал.

Под окном шли машины, тяжелые строительные грузовики. Мутныйот мороза свет фар возникал из-за поворота, секунду бил в глаза, так чтоприходилось зажмуриваться, грузовик грохотал под стеной, очень близко, ипропадал за следующим поворотом. Ему казалось, что там, где едут грузовики,есть настоящая жизнь — веселая, трудная, без колкого компресса на шее, безраспухших железок, без отчаянного ожидания матери с работы. Ему очень хотелосьтуда, на дорогу.

Он бы тоже работал. У него был бы овчинный тулуп нараспашку,красное от мороза и ветра лицо, теплая кабина, маленький домик на колесах, свырезанным из журнала портретом пляжной красотки на передней панели. Ему тогдаказалось, что портрет красотки — это такой непередаваемый шик. И он поедет пораскатанной ледяной дороге, и будет сигналить встречным грузовикам,по-взрослому курить «Беломор» и обедать в придорожной столовой.

Ему очень нравилось обедать в «столовой». Мать иногда еготуда водила.

А по вечерам она читала ему книжку. Почему-то все время однуи ту же, или он просто так запомнил?…

Книжка была про Ходжу Насреддина, и там, в этой книжке, былостолько юга, солнца, жары!.. Еще там были ароматные абрикосы, которые поедалсерый ишак, горные озера, чистые, как слеза, графитовые горы, восточные базарыи Большая Дорога.

Ах, как живо она ему представлялась, эта Большая Дорога, покоторой выступали караваны белоснежных верблюдов, ведомых бородатымкараванщиком, перевозивших афганские благовония, канибадамскую кожу икайруанские ковры! Еще там гарцевали арабские и текинские скакуны, горячие ибыстрые, как ветер пустыни. И тащился тот самый серый ишак, что от души поедалабрикосы, и на нем ехал Ходжа Насреддин и во все горло распевал прекрасную песню.

С тех пор он полюбил дороги, и когда семья вернулась вподмосковное Сафоново, где Илья заканчивал школу, он все тоже смотрел надорогу, все мечтал о путешествиях. И потом, ему нравилось, что вся его жизньсвязана с дорогой, и нисколько он не считал плебейством отсидеть трое суток зарулем — Большая Дорога, прекрасная песня, тяжелая машина, чего еще желать!..

Кажется, дождь пошел, потому что пейзаж за окном стал как-торасплываться и потек мутными каплями по стеклу, или опять в глазах потемнело,что ли?

Он ткнул сигарету в пепельницу и обеими руками взялся заголову и с силой сжал, чтобы она затрещала, как переспевший арбуз. Ему надоелиэта постоянная головная боль и пограничное состояние, которое он про себяназывал «закатывание глаз». Он все время жил будто под угрозой, что ему вот-вотстанет плохо, его «поведет», в глазах потемнеет. Еще его бесило, что он неможет контролировать это состояние, не может сказать себе «стоп», и самоуговорыне помогают.

Ты здоровый молодой мужик, говорил он себе. Прекрати сейчасже!.. У тебя просто истерика, вздохни поглубже и… и…

Ни в какое отравление он, конечно, не поверил.

Кому он нужен?! За что его травить!?

Да и способ какой-то… как бы это выразиться… женский, а вего окружении решительно не было никаких женщин, которым хотелось бы такимспособом с ним покончить.

Бывшая жена? Он давал ей деньги и считал, что этогодостаточно, и вот вопрос — где она станет брать деньги, если Илья перестанетдавать? По причине смерти, к примеру?

Любовницы? В его жизненном штатном расписании не было такойпостоянно действующей единицы. Они появлялись и пропадали, и находилисьследующие.

Однажды он месяца полтора проваландался с кассиршей изсупермаркета. Она была хорошенькая, «розовенькая», как он для себяформулировал, очень любила подарки, курила дешевые сигареты и считала себяшикарной женщиной. Очень быстро она поняла, что мужик на дорогой машине — этоее шанс, выигрышный лотерейный билет, и глупо, получив его, не воспользоватьсявыигрышем. Пришлось ее быстро бросить, и в супермаркет с тех пор он посылаяводителя Гену, сам не ходил.

Потом была какая-то студентка, чуть-чуть получше розовенькойкассирши, но тоже так себе, не особенно. Она была образованной, то есть однаждыпрочитала опус Паоло Коэльо и с тех самых пор знала о жизни все. Она наивноухаживала за ним, когда он несколько раз приезжал «в гости», то естьпереночевать, заваривала слабый чай, который он терпеть не мог, занимала егоумными разговорами. С разговорами как раз тоже вышла незадача, потому что оченьумной была его жена, очень умной, хорошо воспитанной, во всех отношениях«тонкой», и он этой «тонкости» объелся на всю оставшуюся жизнь.