Дьявол в Белом городе. История серийного маньяка Холмса - Эрик Ларсон

В августе 1891 года Эйфель сам обратился с телеграммой к совету директоров с вопросом, не может ли он оказать помощь и представить проект башни. Это был настоящий сюрприз, принятый поначалу благожелательно. Председатель выставки Бейкер в своем незамедлительном телеграфном ответе заверил Эйфеля в том, что директора будут рады рассмотреть его предложение. Если будет принято решение о том, что на выставке должна быть башня, сказал Бейкер в одном из своих интервью, «то мсье Эйфель будет тем человеком, который ее построит. Если он будет руководить постройкой, это вовсе не будет выглядеть как эксперимент. Он, возможно, улучшит проект, разработанный им для башни в Париже, и я думаю, можно предположить, что он не построит у нас башню, которая хоть в чем-нибудь уступит этому славному творению». Однако американские инженеры восприняли такое отношение к предложению Эйфеля как пощечину. В течение следующих полутора недель, пока шел интенсивный обмен телеграммами между городами и инженерами, эта история была представлена публике в несколько ложном свете. Вдруг всем показалось, что возведение Эйфелевой башни в Чикаго – дело решенное и что сам Эйфель решил превзойти себя. Инженеры были в бешенстве. В офис Бернэма приходили длинные телеграммы протеста; некоторые из них были подписаны ведущими инженерами страны.

Принятие «предложения этого достопочтенного джентльмена», писали они, было бы «равносильно заявлению о том, что огромное число инженеров-строителей, прославившихся своими выдающимися работами не только за границей, но и во всех уголках нашей страны, не способно справиться с такой проблемой. Принятие подобного предложения может быть истолковано как необоснованная попытка поставить под вопрос их непревзойденное профессиональное мастерство».

Бернэм читал такие письма с чувством одобрения. То, что американские инженеры-строители наконец-то выразили свое отнюдь не безразличное отношение к выставке, ему нравилось, как, впрочем, и то, что совет директоров фактически ничего не обещал Эйфелю. Спустя неделю пришло формальное предложение Эйфеля с эскизным прототипом его парижской башни, только более высокой. Совет директоров, отправив его предложение на перевод, рассмотрел его, а затем вежливо отверг. Если эту выставку решено будет украсить башней, это будет американская башня.

Но на чертежных столах американских инженеров царила унылая пустота.

* * *

Сол Блум, вернувшись в Калифорнию, рассказал о своем предложении заключить договор на экспозицию алжирской деревни Майку Де Янгу, влиятельному в Сан-Франциско человеку, издателю газеты «Сан-Франциско кроникл» и специальному уполномоченному национальной выставки. Блум рассказал ему о правах, зарегистрированных в Париже, и о том, как Выставочный комитет отверг его предложение.

Де Янг знал Блума. Будучи подростком, Блум работал в театре «Алькасар» [118], принадлежащем Де Янгу, и благодаря своей усердной работе стал заведующим кассой и финансами театра, когда ему было всего лишь девятнадцать лет. В свободное время Блум сформировал из швейцаров, контролеров, билетеров, продавцов сладостей и освежительных напитков единые команды, работающие более умело и результативно, что привело к значительному увеличению прибыли театра и его, Блума, жалованья. Затем он создал подобные структуры и в других театрах, за что получал от каждого театра регулярные комиссионные. В пьесы, которые шли в театре «Алькасар», он вставлял названия популярных продуктов, баров и ресторанов, в том числе и «Горного домика», что служило ему дополнительным источником дохода. Он также собрал штат профессиональных «аплодисментщиков», известных как «клака» [119], обеспечивавших горячие овации, кричащих «бис» и «браво» любому исполнителю, желающему получить такое сопровождение за плату. И большинство исполнителей платило, даже такая дива того времени, как Аделина Патти [120]. Однажды Блум увидел заметку в театральном рекламном вестнике о новом оригинальном мексиканском оркестре, который, как ему показалось, американцы воспримут с обожанием. Он убедил руководителя оркестра разрешить ему отправить музыкантов в турне. Прибыль Блума составила 40 тысяч долларов. В это время ему было всего восемнадцать лет.

Выслушав Блума, Де Янг сказал, что ему надо разобраться в этой ситуации. Через неделю он пригласил Блума к себе в офис.

«Как скоро ты будешь готов поехать в Чикаго?» – спросил он.

«Думаю, что через пару дней», – ответил удивленный Блум. Он решил, что Де Янг организовал для него еще одну возможность обратиться с предложением в Комитет демонстрационных методов и средств выставки. Не будучи уверенным в целесообразности этой затеи, он сказал Де Янгу, что не видит никакого толку в этой поездке и что он готов ехать, но лишь после того, как возникнет лучшая идея аттракционов, на которую они клюнут.

«После нашего последнего разговора ситуация изменилась, – сказал Де Янг. – Единственно, что нам надо сейчас, – это назначить кого-то руководителем». Он дал Блуму телеграмму от Выставочной компании, уполномочивавшую Де Янга нанять человека для отбора контрактов на постройку развлекательных экспозиций и аттракционов в парке «Мидуэй Плезанс» [121] и для последующего руководства строительными работами. «На эту должность выбран ты», – объявил он.

«Я не могу выполнить эту работу, – ответил Блум; он не хотел уезжать из Сан-Франциско. – Даже если бы я и мог, то все равно бы не поехал – здесь у меня слишком многое поставлено на карту и мне надо за этим следить».

Де Янг пристально посмотрел на него. «Я не хочу слышать от тебя ни единого слова до завтра», – произнес он в ответ.

До назначенной встречи Де Янг хотел, чтобы Блум подумал над тем, сколько денег он хотел бы получить за преодоление своего нежелания ехать.

«Когда ты завтра придешь ко мне, то назовешь мне свою зарплату, – сказал он. – Я либо соглашусь, либо откажусь от твоих услуг. Без всяких споров и уговоров. Ну что, согласен?»

Блум, конечно же, согласился, но только потому, что предложение Де Янга давало ему возможность вежливо отказаться от этой работы. Все, что он должен сделать, решил он, назвать такую немыслимую сумму, которую Де Янг наверняка не примет, «и зашагал по улице, решая, какой она должна быть».

* * *

Бернэм старался заранее предвидеть все возможные угрозы выставке. Зная репутацию Чикаго как города, в котором комфортно чувствуют себя порок и насилие, Бернэм настоятельно требовал создания мощного охранного полицейского подразделения – «Колумбийской гвардии» – и передачу ее под командование полковника Эдмунда Райса, человека большого мужества, сражавшегося под командованием Пикетта [122] в Геттисберге. В отличие от обычной полиции, устав гвардии особо подчеркивал новую идею профилактики и предотвращения преступления, а не просто ареста преступника после установления факта его виновности.