Жил отважный генерал - Вячеслав Павлович Белоусов

Были женщины, но грусти почти никакой. Сбились в кучу, кричали тосты, целовались между собой, не разглядывая лиц, прощались, чертя номера телефонов на пачках сигарет, на спичечных коробках, а Серёга подставлял ладонь, где красовались уже несколько строчек с набором цифр. Эллочка выделялась среди всех. Совсем пьяный подполковник из Калуги, рыжий и настырный, приударил за ней, забыв про свою, голосистую и тоже блудливую. Оставшись одна, та прижалась к Курасову, запустила тонкую руку в его разметавшиеся кудри и периодически запевала один и тот же куплет:

Сиреневый туман

Над нами проплывает.

Над тамбуром горит

Полночная звезда.

Кондуктор не спешит,

Кондуктор понимает,

Что с девушкою я

Прощаюсь навсегда…

Курасов ей не мешал, он и сам не прочь был запеть, но, во-первых, не знал слов, во-вторых, с детства не имел музыкального слуха и боялся всё испортить. У брошенной подполковником блондинки всё-таки что-то получалось.

Пришёл в себя Курасов в купе, проснувшись к вечеру. Глянул, напротив – на полке, отвернувшись к стенке, похрапывал лысоватый толстяк в майке и спортивных штанах. На столике недопитая бутылка минералки, газетка, яблоко. Его фляжка. Он взболтнул ею в воздухе, – пусто. Отвернулся к окну. Мелькала убогая растительность. Блёклое небо, низкие свинцовые облака. Вроде и не лето. Серость.

Курасов передёрнул плечами, глянул на себя в зеркало на дверях. Вот натура! Ещё в институте удивлял всех способностью пить всю ночь, а утром как ни в чём не бывало на экзамены. Вот и теперь. Как с гуся вода! Даже причёски поправлять не надо. А расчёсывала его надысь певунья ласково…

Он одёрнул рубашку, подтянул галстук, накинул китель на плечи по-чапаевски и направился в ресторан. Перекусить и спать. Завтра его уже, наверное, дожидаются с рапортом в управлении, генерал команду отдаст – и по новой закрутится, завертится волчок.

Загрустнело ещё больше. Но на миг. И отпустило. До завтра ещё далеко. Да и не выходить ему завтра. Он уехал из Ленинграда раньше срока. На целых два дня. Жалел Эллочку-тарелочку.

В ресторане он пожевал что-то невразумительное, невкусное, заказал сто пятьдесят водки. Хватит на сегодня. Опрокинул в себя без чувств и вкуса, как воду. Больше для сна. И отправился назад по расшатанным, повизгивающим вагонам. Не дойдя до своего купе, остановился. Что это? Дорогу ему преграждала женщина. Но удивительное было в другом. Это была знакомая женщина. Или привиделось?

В бархатном вишнёвом халате до пола. Грациозные спина и бёдра. В руках книжка. Он подошёл ближе. Прикоснулся, извиняясь. Она обернулась. Как же! Мила!

– Какая встреча! – удивилась и воскликнула она. – Откуда, Николай Егорыч?

– Чудом! – не удержался от восторга и он. – Из Питера! С курсов!

– Прекрасная неожиданность!

– Обучался вот…

Разговорились. Она села в Саратове. Это сколько же он спал? Весело смеялись. Бывает же такое! Мысли о сне пропали, как и не появлялись. Они зашли к ней в купе, чтобы не мешать снующим туда-сюда пассажирам. Она ехала одна. Не закрывали дверей. Николая заинтересовала книжка, которую Мила небрежно бросила на столик, лишь вошли.

– Серьёзная вещь, – прочитал он название. – Люблю историческую литературу про авантюристов. А Манфреда специально собираю.

Книга называлась: «Три портрета эпохи Великой французской революции».

– Про Руссо? – деликатно спросил он, открыв первую страницу. – Дадите почитать?

– Про Марию-Антуанетту, шалунью и королеву, – подняла она на него сверкнувшие озорством глаза. – Увы, её любовные подвиги кончились на эшафоте.

– Да что вы говорите?! – не притворяясь, охнул он.

Она оценила его искренность.

– Один раз живём. Ей можно позавидовать, – оценивающе оглядывая его, произнесла она задумчиво, не без печали.

– Вы шутите?

– Нисколько.

Она заговорила о бестелесном, эфемерном, в чём Курасов был несилён, хотя старался поддерживать разговор изо всех сил. Северянин, Иванов, Ахматова – это мимо его сознания.

Бродящие по вагонам надоедали, некоторые заглядывали в купе. Она встала, закрыла дверь, полезла искать карты. В обширной красивой сумке ей попалась под руку «аморетка»…

* * *

Жена открыла дверь заспанная, подперши рукой помятое, тусклое лицо.

– Звонили тут. Тобой интересовались, – с порога, не здороваясь, как будто и не уезжал никуда, хмуро бросила навстречу.

– Соскучились, – заулыбался виновато он.

– Из управы. Чепе там у них, как всегда.

– Откуда прознали? Мне на работу через два дня.

– Это уж им лучше знать. Велели позвонить, как заявишься.

Встреча при лирических обстоятельствах

Безумец на хищной красной «Панонии» носился по треку, закладывая сумасшедшие виражи. Рубашка чёрным парусом вздувалась за спиной. Мотоцикл ревел, метался под седоком, пытаясь вырваться, но подчинялся умелым рукам. Пыль из-под колёс не успевала оседать на землю. Толпа спортивного вида юнцов, сбившихся в центре дикого стадиона, замирала и взрывалась от восторга в едином крике.

«Шею сломает красавчик», – усмехнулся про себя Порохов, подрулил на «ковровце» к своим и, кивнув бросившемуся к нему Тимохину, спросил:

– Откуда выискался?

– Жорик, с Царевки. – Тимоня верной слугой забегал вокруг него.

– Не слыхал, кто такой?

– Недавно из армии пришёл.

– Ну?

– Отец при башлях. И в тёплое место пристроил, и мотоцикл вишь какой купил!

– Везёт людям.

– Он с нашими не якшался. До службы всерьёз мотиком занимался. В элистинской «Комете» пробовал.

– Мотобол?

– Ага.

– Вот, значит, откуда весь цирк.

– Да нет. Другой повод.

– А что?

– Зазнобу замуж выдаёт.

– Чего, чего?

– Вернулся, а девка на другого глаз положила. Бабы врут, даже забеременеть успела. Вот и заторопилась.

– Ну!

– Жорик и решил её торжественно проводить.

– Понятно.

– Хохмит, чудило. – Тимоня заулыбался во всю свою конопатую физиономию. – Погляди туда! Вон она стоит, его краля.

Тимохин указал в сторону от толпы, где на краю стадиона у низенькой скамейки маячила по колено в траве одинокая фигурка в розовой кофточке.

– Душевная сценка, – отвернулся Порохов, особенно не заинтересовавшись, стянул перчатки с рук, сплюнул под ноги, нахмурился. – А наши чего выцарапались, как детки малые? Чем их красавчик этот растрогал?

– Ты глянь, Порох, что он с мотиком вытворяет! Залюбуешься!

– А мы чем хуже?

– Так у него же «Панония»!

– И на «ковре», если захотеть, можно не такое сварганить.

– Не потянут наши против его машины. Мощность не та. В наших треска больше.

– Смотря кто за рулём!

– Да хоть кто! – махнул рукой Тимоня. – Не попрут наши «ковры».

Жорик между тем вырулил на прямую, сбросил газ и покатил к скамейке, давая понять, что представление окончилось.

– Значит, говоришь, не попрут? – скривил губы Порохов, поедая Тимохина ненавидящим взглядом.

– Не заводись, Эд, – отступил на шаг Тимоня. – Движки на наших не те.

– А вот проверим, – развернул руль