Возлюбленная виконта - Луиза Аллен

Проклятье! Он не имел права так думать. Сначала у него не возникало проблем. Но когда он узнал Арабеллу, полюбил ее, понял, что она не только жена, а важный для него человек, тогда ее беременность стала причинять ему боль.

«За это я презираю себя». Эллиотт обошел пруд. Если бы Белла узнала, то стала бы презирать его за такие чувства, а ведь он высокопарно говорил о чести и долге. Эллиотт залез в карман, достал монеты достоинством в два пенса и бросил их ребятам, когда те проходили мимо. Те затаили дыхание от восторга. Эллиотт улыбнулся, хотя и безрадостно, и направился к Кэлн-Армс.

Белла закончила обед и вернулась к куче свертков, которые лакей принес из экипажа, думая, что те предназначены ей. Кому же еще мог Эллиотт купить шляпы? Но ей не хотелось открывать их.

Белле хотелось увидеть его, услышать голос, выяснить, действительно ли приятное томление сердца является настоящей любовью. Она опасалась, что это именно так. Смутные опасения, что она может полюбить безответно, боролись с радостью, которую вызывала подобная мысль. Эллиотт уже проявил доброту и терпение, пожертвовал многим, и ей не хотелось обременять его своими чувствами, на которые он все равно не ответит. И с какой стати он должен верить ей? Белла вообразила, что любит его брата. Эллиотт посчитает ее непостоянной, будет сомневаться в ее рассудительности.

Но где он? Прошло уже два часа, как вернулся его экипаж, а лакей сказал, что его светлость, наверное, закончил дела в церкви и отправился в городок.

Часы пробили три. Белла обнаружила, что беспокойство переросло в тревогу, тревога в гнев. Мужа не было почти три дня, должен же он понимать, что жена беспокоится, а он еще даже не заглянул к ней, просто передав сообщение и прислав кучу подарков.

Белла схватила первое, что попалось под руку, — коробку со шляпой и дернула за ленты. Сломала ноготь, прежде чем распутала узел, который крепко затянула. Внутри оказалась самая фривольная деревенская шляпа с большим узлом из зеленой ленты над одним ухом. Она отбросила ее в сторону и открыла другую коробку, в той была стопка образцов тканей. Видно, Эллиотт не смог отказать себе в удовольствии купить ей сорочки из тонкого батиста.

— Ха! — Белла бросила сорочки на оберточную бумагу, откуда те соскользнули на пол. Разве его волновало ее нижнее белье? Он даже не пришел домой, чтобы взглянуть на нее.

— Разве они вам не нравятся? — Белла обернулась, низкий голос со стороны двери заставил ее затаить дыхание. Там в ленивой позе стоял Эллиотт, почему-то он казался немного растрепанным. Белла не знала, дать ли ему пощечину или поцеловать. Наверное, хотелось и того и другого.

— Вы выпили, — бросила она с упреком.

— Немного, — ответил он, неторопливо входя в комнату. — Не допил. Одолел лишь пинту крепкого пива, но все еще держусь на ногах. — Глаза мужа были прикрыты, насторожены, что составляло странный контраст с беспечной походкой и развязанным шейным платком.

— Почему вы не пришли домой вовремя? — строго спросила Белла. — Посмотрите, который час! Ваш обед пропал даром, я забеспокоилась.

— Жена, вы начинаете проявлять строптивость? — Эллиотт подобрал шляпку и собрался водрузить ей на голову.

Белла ударила его по рукам, шляпа отлетела в сторону.

— Где вы были? — В таком виде он пугал ее.

Эллиотт подобрал шляпу и с преувеличенной заботой вернул в коробку.

— В постоялом дворе.

— Там разве грязно? — спросила Белла, указывая на его сапоги.

— Нет. Насколько помнится, я шел вокруг пруда.

— Я волновалась, — повторила Белла, положив руку ему на плечо. Эллиотт взглянул на руку, и она убрала ее.

— Лакей должен был сказать вам, что я ушел в городок. Я что, теперь должен отчитываться перед женой о своих передвижениях? Как, по-вашему, чем я занимался? Развратом с местными девственницами?

Белле стало больно, словно он преследовал именно такую цель.

— Нет, — ответила она приветливо. — Я думала, вы напивались в местной таверне и, наверное, затеяли кулачный бой.

— Мне бы это пришлось по вкусу. К тому же я не пьян, ни с кем не дрался, да еще вернулся домой. Как вы провели это время?

— Я была в церкви, потом зашла в семейную часовню. Даниэль мне показал ее. Я расстроилась, потому что… — «Потому что поняла, что люблю вас». — Затем я вернулась домой и угостила Даниэля обедом. Он очень добр.

Белла подошла к звонку и дернула шнур.

— Наверное, вы тоже не откажетесь от обеда?

— Вы звонили, миледи? — В дверях появился Хенлоу. Он и виду не подал, что заметил разбросанные коробки, нижнее белье, хозяйку, стоявшую посреди комнаты руки в боки, и хозяина, перепачканного грязью.

— Благодарю, Хенлоу, — сказал Эллиотт. — Ее светлость передумала.

Дворецкий поклонился и вышел, не поведя бровью.

— Я не голоден.

— Что с вами? — Белла не испугалась мужа. Не совсем так. Она боялась за них. Перед ней не тот Эллиотт, с которым она познакомилась. Его глаза прикованы к ее талии, она сообразила, что бережно положила руку на округлившийся живот. — Не повышайте на меня голос, это может повредить ребенку.

— Очень сожалею. — В его голосе не появилось даже нотки сожаления. — Мне не следовало забывать, что все вращается вокруг этого проклятого ребенка.

— Эллиотт, как вы можете такое говорить? Наш ребенок…

— Сын Рейфа, — выпалил он и тут же осекся. Его лицо побледнело, глаза потемнели от волнения. Такого ей еще не доводилось видеть.

— Но вы ведь женились на мне, полагая, что родится мальчик. — Белла ничего не понимала. — Вы говорили, он станет наследником. — Она вспомнила тень на лице Эллиотта, когда тот шутливо говорил, будто она надеется родить мальчика. Ведь тогда им вместе будет так весело. — Эллиотт, вам обидно? Это ведь невинный ребенок. Если вы сердитесь, сердитесь на меня, а не на ребенка.

— Я не сержусь ни на ребенка, ни на вас, — бросил Эллиотт через плечо, оттолкнув ногой нижнее белье, встал перед окном и уставился на улицу. — Я даже на Рейфа не сержусь, хотя, видит бог, он заслуживает этого. Я сержусь на себя.

— На себя? — Белла смотрела на его плечи, те напряглись, будто он ожидал, что жена запустит в него чем-нибудь. — Вы злитесь, что у вас нет собственного сына? Но вы говорили…

— Я знаю, что говорил. Знаю, что мне следует думать. Знаю, как должен себя чувствовать справедливый и честный человек. — Эллиотт не обернулся. — Значит, после сказанного я стал несправедливым и нечестным? Разве не так?

— Ах, Эллиотт, ничего подобного. — Белла никак не могла найти подходящих слов. «Что я ему сделала?» — Вы человек, стоило догадаться об этом и все обдумать.

— Не вините себя, — сказал Эллиотт бесстрастным голосом. — Я не хочу, чтобы ваша вина обременяла мою совесть, благодарю покорно.