Вуаль из солнечных лучей - Валерия Вербинина

– Где вы находитесь? – спросил Осетров.

– Я на улице Сен-Мартен. – И она добавила к своим словам длинную кодовую фразу, которая расшифровывалась как «ресторан "Марианваль"».

– Хорошо, ждите нас. Мы скоро будем.

– Вы поняли, что я вам сказала? По какой-то причине генерал решил убрать всех, кто мог что-то знать об убийстве Сюзанны Менар. У меня…

Амалия хотела закончить фразу словами: «…было слишком мало времени, чтобы разобраться, что там произошло», но Осетров перебил ее:

– Кажется, я догадался, что это за причина. Ждите нас, госпожа баронесса, и будьте крайне осторожны.

Амалия повесила наушник на рычаг и поставила телефон обратно на стол. Нельзя сказать, что она чувствовала себя так, словно у нее гора свалилась с плеч, но ей все же стало немного легче. Конечно, она не забыла, что Багратионов фактически приказал ей не посвящать в дело Осетрова и его людей, но Амалии пришлось пренебречь его указаниями, так как дело шло ни много ни мало о ее собственной жизни.

– Какой интересный язык, – невозмутимо промолвил хозяин, который наблюдал за ней со все возрастающим любопытством. – Это венгерский?

– Нет, месье. – С Осетровым Амалия говорила, разумеется, не по-французски, а по-русски. – Позвольте отблагодарить вас за любезность. Надеюсь, 50 франков возместят неудобство, которое я вам причинила, – добавила баронесса Корф, кладя на стол золотые монеты.

– Разговор по телефону столько не стоит, – меланхолично промолвил ее собеседник, но все же придвинул к себе сверкающий столбик. – Скажите, вы случайно не анархистка?

Анархисты пользовались дурной славой как террористы, которые устраивали взрывы в общественных местах.

– Нет, – ответила Амалия.

– У меня будут неприятности? – поинтересовался хозяин.

– Не думаю.

– Поразительно, – заметил собеседник баронессы, глядя то на телефон, то на свою загадочную гостью. – Я установил его почти месяц назад, но так и не смог заставить себя им пользоваться.

– Почему?

– Вам не кажется, что в таких вещах есть что-то… потустороннее? Вы слышите голос, но не видите того, с кем говорите, и сам он находится где-то далеко. – Хозяин передернул плечами.

– Нет, месье, – сказала Амалия, думая о человеке, которого она застрелила всего несколько минут назад, – мертвые не говорят.

– Наверное, я просто старомоден, – вздохнул хозяин. – Скажите, а как вы относитесь к нормандскому сидру?

– Положительно, месье…

– Лакомб. Марсель Лакомб.

– Я буду весьма признательна, если для меня найдется отдельный кабинет с окном на улицу, чтобы я могла видеть, кто входит в ресторан, – сказала Амалия. – И разумеется, я заплачу.

– Вы кого-то опасаетесь? – спросил Лакомб.

– Разумеется. Старости. Одиночества. Ощущения жизни, прожитой впустую. И еще множества вещей.

– За всем этим стоит смерть, – заметил хозяин, поднимаясь с места. – Странно, по вам я бы не сказал, что вы боитесь смерти.

– А по вас я бы не сказала, что вы похожи на обычного владельца ресторана, – отозвалась Амалия, испытующе глядя на собеседника.

– И все-таки я обычный владелец ресторана, – вздохнул Лакомб. – Все, что вы видите вокруг, я унаследовал три года назад… Прошу.

Он открыл дверь перед Амалией, и она вышла. Лакомб проследовал за ней, и вдвоем они спустились на первый этаж.

– Возможно, вы захотите занять кабинет недалеко от черного хода, – заметил хозяин как бы между прочим.

– Возможно, захочу, – в тон ему ответила Амалия.

Кабинет, в который ее провел хозяин, мало чем отличался от своих собратьев в заведениях средней руки. Он был рассчитан на то, чтобы тут уместилась как парочка, так и компания человек в 8—10. Для парочки были предусмотрены целых два дивана, один в углу и другой – у дверей, а для компании – стол размерами больше обычного.

– Что будете заказывать, мадам? – спросил Лакомб.

Амалия собиралась ответить «Ничего», сославшись на то, что от волнения у нее пропал аппетит, – и неожиданно поняла, что ей очень хочется есть. Утром она позавтракала, после чего ей пришлось исколесить порядочную часть Парижа, и тут уж было не до еды. Сейчас организм, судя по всему, решил потребовать свое.

Ресторан славился своей нормандской кухней, в которой Амалия ничего не понимала, и баронесса стала обсуждать со своим собеседником блюда, значащиеся в меню. С вином Амалия мудрить не стала – она уже поняла, что от нормандского сидра ей не отвертеться. Впрочем, сидр был одним из немногих вин, который действительно ей нравился, без всяких оговорок.

Лакомб отправился отдавать указания шеф-повару, потом вернулся и сел напротив баронессы, которая выбрала место с таким расчетом, чтобы ее нельзя было увидеть в окно. Амалия никогда не была склонна к излишней доверчивости, и ее очень занимал вопрос, уж не попытается ли хозяин ресторана предпринять какие-то действия против нее. Но ее интуиция, которая раньше била тревогу, стоило поблизости появиться лже-Уортингтону, не чувствовала в Лакомбе ничего угрожающего. Тем не менее Амалия видела, что у этого корректного, буржуазного, представительного господина душа не на месте, и дело явно было вовсе не в том, что он побаивался телефонов и не доверял им.

– Рад, что вам нравится, – сказал Лакомб, наблюдая, как Амалия отдает должное рубцу по-кански. – Я уже говорил вам, что получил ресторан – и еще один в придачу – в наследство?

– Три года назад. Да, вы говорили.

– А полгода назад я женился. На женщине, в которую был влюблен… ну да, с 19 лет.

– Похвальное постоянство, – заметила Амалия. Ее ничуть не удивило, что ресторатор, которого она видела первый раз в жизни, решил поделиться с ней чем-то сокровенным. Она знала, что в ней есть нечто такое, что толкает людей на откровенность, и ей даже не надо было прилагать никаких усилий, чтобы собеседник переходил к признаниям.

– Да, наверное, – рассеянно сказал Лакомб в ответ на ее слова. – Она не была свободна, и я долго ждал, когда… ну, вы понимаете. Я мечтал о том моменте, когда мы сможем быть вместе. Теперь она моя, мы муж и жена, все должно быть хорошо. А все совсем не так.

– Почему?

– Не знаю. Она все переделывает, переставляет мебель, рассчитывает прислугу, нанимает новую. Меня это раздражает. От предыдущего брака у нее остались дети. Она хочет, чтобы я жил их интересами, а они терпеть меня не могут. Почему я должен притворяться, что они так же важны для меня, как и для нее? А еще… еще она подкрашивает волосы, представляете?

– Сколько ей лет? – спросила Амалия.

– 38. Но она говорит всем, что 33. Смешно – у нее оба сына уже студенты.

– Обычно после 30 у женщин появляются седые волосы. Она красится, потому что ей хочется лучше выглядеть. В конечном итоге, она красится ради вас.