Что за рыбка в вашем ухе? - Дэвид Беллос

Перевод ВНИЗ с доминантного на местный язык чаще всего сопровождается значительными заимствованиями вокабуляра и синтаксических конструкций оригинала. Именно таким образом был обогащен и расширен сирийский, когда он использовался как средство сохранения греческих знаний по медицине и астрономии. Так же был изменен и обогащен французский, когда в XVI веке на него стали массово переводить итальянские тексты. Этот процесс настоятельно рекомендовал Шлейермахер в начале XIX века для немецкого языка как наследника философского богатства греков. Английский тоже, по сути, был обречен стать целевым языком в руках переводческого комитета, учрежденного королем Яковом I. Например, в выражении The Lord Our God[84] притяжательное местоимение первого лица множественного числа не следует правилам английской грамматики того времени, а скорее калькирует грамматику иврита: соответствующее выражение из Торы וניהלא יי, которое произносится как адонай элохейну, пословно может быть переведено как God, the Lord-Our[85].

Проникновение английских терминов из сферы электронных коммуникаций (компьютер, интернет, серфинг, хардвер, ю-эс-би и тому подобное) почти во все основные языки общения — современное напоминание о иерархии языков. Французам это напоминание пришлось не по вкусу, и в 1996 году французское правительство основало Commission générale de terminologie et de néologie[86] для противодействия потоку иностранных слов. Возможно, она достигнет бóльших успехов, чем король Кнуд, но я бы за это не поручился.

Иногда модификация целевого языка за счет перевода на него текстов с языка более высокого статуса бывает вызвана давлением на принимающую культуру, но в большинстве случаев это не так. Чаще изменение языка происходит под влиянием пожеланий и потребностей самого переводческого сообщества. (Вряд ли стоит напоминать, что в окружении короля Якова не могло быть никаких носителей иврита, так что некому было требовать адаптации английского к древнееврейской грамматике.) Но перевод Библии в XX веке — дело иное. Современные переводчики Библии на языки аборигенов тесно связаны с миссионерством, причем многие из них — американцы.

Они переводят на языки, которые выучили намного позже критического возраста усвоения языка, — в терминах этой книги мы назвали их L2-переводчиками. Поэтому им угрожает та же опасность ненамеренного получения комических или оскорбительных эффектов, что и сочинителям международных объявлений на хорватских морских курортах. Юджин Найда стремился в первую очередь к тому, чтобы этого не произошло.

Перевод Библии на неевропейские языки, начавшийся в XVII веке вместе с колониальной экспансией Европы, с самого начала отличался большой изобретательностью. Алберт Корнелиус Ройл, лингвистически одаренный мелкий служащий Голландской Ост-Индской компании, приехав работать на Суматру, самостоятельно выучил малайский язык — региональный язык общения. Затем написал учебник малайской грамматики и перевел с нидерландского Евангелие от Матфея. По ходу перевода Ройл изменял и адаптировал малайский, дополняя его при необходимости недостающими терминами из арабского, португальского и санскрита. Однако он делал не только это.

Там, где в нидерландской версии Евангелия от Матфея идет речь о смоковнице, в версии Ройла упоминается писанг — банановое «дерево» по-малайски. Замена объяснялась тем, что на Суматре нет смоковниц. Важно то, что это было знаком новой идеологии в многовековом деле перевода ВНИЗ. Ройл впервые использовал принцип культурной замены, который Найда теоретически сформулирует и начнет продвигать триста лет спустя.

С иврита на греческий, с греческого на латынь, с сирийского на арабский и так далее — когда в принимающем языке не было слова для обозначения чего-то, бралось слово из языка оригинала и приспосабливалось к своему новому лингвистическому дому. А вот при переводе с нидерландского на малайский случилось иначе. Принимающий язык не получил нового слова для обозначения новой вещи. Произошла замена самого предмета другим, для которого в принимающем языке название было.

Дуглас Хофштадтер однажды спросил: «Как сказать по-арамейски jazzercise?[87]» Это было задумано как логическая задачка, а не вопрос о том, что сказали бы живущие в современном Иерусалиме немногочисленные носители арамейского, если бы пришли в спортзал и начали заниматься аэробикой под Дэйва Брубека. У жителей Древнего мира не было никаких оснований иметь слово для обозначения этого неведомого им занятия, а вот нынешним носителям арамейского или любого другого современного языка для создания слова jazzercise пришлось бы выбрать один из трех способов. Они могли бы включить его в свой язык, сделав какие-то формальные изменения, которые позволили бы ему нормально функционировать в составе предложений. Или могли бы взять два арамейских слова со значениями, близкими к синкопированная музыка и упражнения, и объединить их, имитируя английскую конструкцию. Наконец, можно было бы придать какому-нибудь арамейскому слову дополнительное значение: «упражнения под музыку». Это три пути, которыми новые вещи получают названия в принимающем языке: с помощью форенизации (первый способ), кальки (второй способ) или семантического расширения. Каждый из них изменяет принимающий язык на одну лексическую единицу с возможностью последующих изменений в употреблении и форме других слов. А вот культурная подстановка привела бы к замене jazzercise какой-то другой более или менее аналогичной деятельностью, известной носителям арамейского.

Именно это Ройл и сделал при переводе на малайский: он не изобретал нового слова для нового предмета (смоковницы), а использовал существующее слово (банан), чтобы сказать нечто иное. Это сработало только потому, что на Суматре нет смоковниц. Если бы объект, обозначаемый термином, существовал, как существуют музыкальные спортзалы в арамейском квартале Тель-Авива, то для перевода этого термина невозможно было бы использовать культурную подстановку.

Представьте себе, что сэр Уолтер Рэли дарит королеве Елизавете I удивительный корнеплод, который он привез из Нового Света, и просит Ее Величество наградить его за открытие… репы. Это не сработало бы, потому что это была не репа. Если у вас в руке картофелина, вы не можете назвать ее словом, которым называется нечто, что вы могли бы держать в другой руке. Культурная подстановка — это прием для наименования и перевода, применимый лишь к отсутствующим предметам. Нельзя просто расширить значение слова репа для обозначения других плодов. Аналогично, когда Ройл заменил слово смоковница словом писанг, он не расширил значение малайского слова. Не возникло внезапно новой категории растений, включающей одновременно и смоковницу и банановое «дерево». Такого рода культурная подстановка, по сути, означает: вам этого не понять, да мы и объяснять не будем. Вот вам взамен банан.