Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России - Дэн Хили

В 1920 году коллегия Комиссариата юстиции вернулась к задаче кодификации уголовного законодательства и поручила М. Ю. Козловскому (ранее – правовому нигилисту, а ныне – стороннику унификации карательных мер) разработать «план» названий отдельных глав кодекса[502]. К июню того же года юрист представил свой проект с комментариями. Архивные документы дают представление об эволюции замечаний, которые он внес касательно половых преступлений[503]. В этих документах содержатся самые ранние предложения большевиков в направлении законодательства по этому вопросу. Первоначальная (довольно простая) концепция половых правонарушений Козловского была усовершенствована благодаря обращению к Уголовному уложению 1903 года, а также, возможно, к делу Палладия и законодательству Великой французской революции.

В первом (написанном от руки) плане Козловский в главе «Преступления против прав личных» упомянул только одно правонарушение сексуального характера: «Оскорбление женской чести»[504]. Очевидно, юрист мог представить себе в качестве жертв половых преступлений только женщин, причем исключительно с перспективы устаревших понятий о репутации и чести. Его второй вариант повторял первый. Но фраза была зачеркнута, и другим почерком было написано: «Преступления против нравственности (посягательства на женскую честь, мужеложество и т. д.)». Сфера возможных преступлений была расширена, и упоминание «оскорбления» опущено. Кроме того, название главы было тщательно переработано в «Преступления против жизни, здоровья и состояния личности»[505] («состояние» было вскоре исправлено на «достояние»).

В чистовом варианте этой главы, который Козловский подготовил в июне 1920 года, понятие «половое преступление» значительно расширилось по сравнению с этими ранними планами, и здесь очевидным было влияние проектов уголовных уложений 1903 и 1918 годов. Названия четырех из пяти половых правонарушений были заимствованы из Уголовного уложения 1903 года, хотя язык статей в целом был упрощен. В числе этих пяти преступлений значилось и мужеложство, но только когда дело касалось детей или было применено насилие. Простое же мужеложство по обоюдному согласию между взрослыми (в возрасте старше четырнадцати лет) преступлением не считалось[506]. По сравнению с Уголовным уложением 1903 года возраст согласия был явно снижен. В той версии и в редакции 1918 года Шрейдера порог в четырнадцать или пятнадцать лет зависел от юноши (мужеложство «без его согласия или хотя с его согласия, но по употреблении во зло его невинности» могло быть наказуемо). Теперь же возрастом согласия на любые половые акты считались четырнадцать лет. Нет свидетельств того, что дело Палладия оказало непосредственное влияние на Козловского, но уточнение возраста согласия в делах о мужеложстве в предложенном проекте могло отражать опыт, почерпнутый коллегией в этом затруднительном деле.

Козловский понимал, что, подобно первоначальному уголовному кодексу Французской революции, его уголовный кодекс был «переходным» и что только тогда, когда завоевания революции обретут силу, новые нормы приобретут стабильность. Комментарии юриста говорят о его осведомленности в развитии французского законодательства после 1789 года, взятого им за образец[507]. Сказалось ли это на подходе к мужеложству и в какой степени, определить из высказываний Козловского невозможно. Секуляризация и рационализация уголовного законодательства в ходе Французской революции включала декриминализацию мужеложства в 1791 году (возможно, не запланированную изначально), которая в 1805 году уже целенаправленно была закреплена указом Наполеона и в 1810 году – Уголовным кодексом[508]. Возможно, Козловский знал об этих нюансах французских кодексов, однако в своих комментариях он не останавливается на специфических правонарушениях. По его мнению, большинство деяний, преследовавшихся при старом режиме, должны считаться правонарушениями и после революции, за исключением такой специфической категории, как «религиозные преступления», каковых при революционном порядке быть просто не могло[509]. Секуляризация была главной основой обновления уголовного законодательства. Но преступления против личности (включая те, что Козловский архаично называл «преступлениями против <…> женской чести») нуждались, по его мнению, в меньшем пересмотре, нежели прочие главы Уголовного кодекса:

Человеческая природа с ее хорошими и дурными страстями устойчивее и консервативнее, чем политические учреждения и социальные лозунги. Последние могут оказывать и действительно оказывают большое влияние на направление статистической кривой преступлений, но сами по себе бессильны сразу переродить человеческую природу. История не знает чудес и внезапных скачков[510].

Исходя из этих соображений, он выступал за творческую адаптацию проекта уложения 1903 года «с опущением и изменением тех отдельных деликтов, на которых есть следы капиталистических отношений минувшей эпохи». Хотя нет прямых указаний на мнение в поддержку легализации мужеложства, наброски и комментарии Козловского свидетельствуют о ясно выраженном намерении удалить подобные акты из большевистского уголовного кодекса. Такое намерение вытекает из принципиальной установки на секуляризацию и модернизацию законодательных норм и из господствующего убеждения о подведомственности половых расстройств медицине, что отвечало мировоззренческим установкам большевиков.

К сожалению, путь от этих предложений до окончательных формулировок преступлений против личности в Уголовном кодексе РСФСР 1922 года (одобренном коллегией Народного комиссариата юстиции 21 декабря 1921 года)[511] остается неясным. Согласно протоколам коллегии, в течение восемнадцати месяцев, разделяющих время завершения работы Козловского над проектом и окончательное одобрение Уголовного кодекса, «специальная комиссия ученых общеконсультационного отдела НКЮ» под руководством П. А. Красикова и А. А. Саврасова занималась значительной доработкой языка статей[512]. Консультации между коллегией и Институтом советского права привели в конце 1921 года к тому, что институт выдвинул собственный проект кодекса, который был отвергнут комиссариатом по причине «буржуазной» направленности[513]. В декабре 1921 года заседание коллегии одобрило окончательную формулировку главы, касающейся преступлений против личности. В числе присутствующих были Красиков и Черлюнчакевич, председательствовавший в суде над Палладием. В работе коллегии участвовал и Н. В. Крыленко, который позже, уже будучи народным комиссаром юстиции, будет публично настаивать в 1934 году на отмене революционного решения о декриминализации мужеложства[514]. В январе 1922 года Комиссариат юстиции напечатал отдельным изданием измененный текст проекта Уголовного кодекса и представил его для обсуждения Совету народных комиссаров (Совнаркому) и Центральному исполнительному комитету Всероссийского съезда Советов (ВЦИК). После обсуждения в Совнаркоме в феврале 1922 года, на заседаниях комиссии и на пленарных заседаниях ВЦИК в мае того же года Уголовный кодекс РСФСР был утвержден – и введен в действие с 1 июня 1922 года[515].

В своем окончательном варианте российский Уголовный кодекс 1922 года радикально обновил архаический язык предложений Козловского 1920 года. Его минималистские формулировки сохранили основную концепцию полового преступления как нарушения прав человека на «жизнь, здоровье, свободу и достоинство личности»[516]. Для определения половых правонарушений Козловским в его черновике использовались юридические термины времен царизма. Все они были изъяты[517]. Мужеложство и кровосмешение вообще не упоминались в новом кодексе. Архаичные названия половых правонарушений были переформулированы с использованием терминологии судебной медицины и даже языка журналов регистрации приводов