Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России - Дэн Хили

не упоминая о ней напрямую. Бехтерев писал, что он использовал документы милицейского расследования, и приводил 15 января 1921 года в качестве даты рейда. Он отмечал, что милицейское наблюдение за подобными собраниями на нескольких частных квартирах началось с конца 1920 года[554]. Бехтерев не комментировал эту слежку, но его скупые слова о собственной официальной роли в событиях после рейда резко контрастируют с тем, как Комиссариат юстиции преподносил его как ученого, выступавшего на суде. «Мне пришлось дать и заключение по этому делу, и, конечно, оно было дано в пользу прекращения дела, ибо ни совращения, ни пропаганды гомосексуализма в этом случае установить было нельзя»[555].

В дискуссии психиатров, юристов и неизвестного автора «Процессов гомосексуалистов» превалировал вопрос о статусе «гомосексуалистов». Являются ли они преступниками (как считала милиция и, очевидно, некоторые юристы) или отныне относятся к категории больных, нуждающихся в лечении методами психотерапии (как рекомендовал защитник гипноза Бехтерев) или же гормональной терапии (согласно Протопопову)? Некоторые юристы полагали, что гомосексуалы теперь «вольны проявлять свое половое чувство», подобно другим взрослым гражданам. Отдельные свидетельства наводят на мысль, что доминировала точка зрения, предполагавшая эмансипацию и медицинский подход (когда речь не шла о нарушениях общественного порядка или политической борьбе), а вовсе не жесткая милицейская линия.

Похожий спор по поводу правильного подхода к женской (гетеросексуальной) проституции разгорелся в это время между милицией, юристами, медэкспертами и общественниками-активистами. В ходе этой дискуссии поднимался вопрос, какова должна быть официальная позиция в отношении проявления сексуальности в общественном месте[556]. Во время Гражданской войны власти выражали разные точки зрения на этот вопрос, часто противоречащие друг другу, вследствие чего применялись как реабилитационные, так и репрессивные меры. Социальные работники и активистки женотделов (женских отделов в органах ранней коммунистической партии) выступали за экспериментальное проживание в коммунах и программы полового просвещения, в то время как милиция кое-где просто устраивала облавы на проституток и отправляла их в трудовые лагеря. На начальной стадии координацию работ осуществляла Межведомственная комиссия по борьбе с проституцией, созданная на исходе 1919 года под эгидой Народного комиссариата социального обеспечения и отвечавшая за политику просвещения и социальной помощи. В декабре 1922 года, после того как законодатели отказались запретить проституцию в рамках нового УК РСФСР, была учреждена новая комиссия по борьбе с проституцией (с еще более широкими полномочиями), которую возглавил народный комиссар здравоохранения Н. А. Семашко. По идеологическим соображениям эта комиссия отказалась от милицейских методов, полагая, что просвещение и социальная помощь женщинам, которые продавали сексуальные услуги (и потому считались жертвами экономических условий и мужской тирании), вернут их на путь «полезного труда». В ходе дебатов предложения милиции о создании специального подразделения для надзора за содержателями притонов разврата и клиентами-мужчинами («милиции нравов») были атакованы Кларой Цеткин и венерологами, полагавшими, что такие подразделения создали бы угрозу возврата к царской системе регулирования и к уличной проституции, способствующей распространению венерических болезней[557]. Когда дело касалось женской проституции, советская медицина придерживалась политики отказа от карательной практики царского режима и делала ставку на процедуры терапевтического и восстановительного характера, нацеленные на преодоление недуга и реабилитацию женского достоинства.

Менее четкой была политика относительно однополой любви. Не было ни одного человека с авторитетом, подобным статусу Клары Цеткин, кто бы открыто высказывался внутри СССР по медицинским и юридическим вопросам касательно «гомосексуалистов». Не получил этот вопрос и своей собственной, специально сформированной комиссии экспертов, которая бы его обсуждала. Но месяц спустя после образования межведомственной комиссии по борьбе с проституцией народный комиссар здравоохранения Семашко во время визита в Берлин заявил немецким коллегам из международного движения за сексуальные реформы, что легализация мужских однополых отношений при Советах была обдуманной освободительной мерой, частью сексуальной революции. Ученые, занимавшиеся общественной гигиеной в СССР, с интересом следили за научной и секс-реформаторской деятельностью Института сексологии доктора Магнуса Хиршфельда, основанного в Берлине в 1919 году. По-видимому, симпатизировал ей и сам Семашко, их руководитель[558]. В январе 1923 года он посетил институт с делегацией советских врачей. Они изъявили желание посмотреть документальный фильм об однополой любви «Не такой, как все» (Anders als die Andern), снятый в 1919 году при участии Хиршфельда. Журнал института, посвященный сексуальным промежуточным ступеням, сообщал о недоумении советских представителей по поводу оценки фильма как скандального и потому запрещенного. Журнал писал, что Семашко

с удовлетворением заявил, что прежнее уголовное преследование против гомосексуалистов в новой России полностью отменено. Он также объяснил, что никаких нежелательных последствий после отмены этой статьи не выявлено, и он не хотел, чтобы вопрос о возвращении наказания еще раз поднимался на каком-либо уровне[559]. Эго осторожное и многозначное высказывание (не опубликованное в СССР) было самым явным выражением поддержки гомосексуальной эмансипации со стороны высокопоставленного чиновника советского режима. Оно подразумевало, что эмансипация гомосексуалов была логическим следствием революции. Народный комиссар здравоохранения проигнорировал призывы, содержавшиеся в статье «Процессы гомосексуалистов» (и в близких по смыслу предложениях об образовании «милиции нравов»), возвратиться к регулированию гомосексуальности другими методами. Семашко, кажется, был полон оптимизма по поводу новых законодательных инициатив.

Схожесть взглядов Семашко с позицией социал-демократа и секс-реформатора Магнуса Хиршфельда была одной из многих точек соприкосновения с немецкой медициной, которые, как подчеркивал народный комиссар, свидетельствовали о радикальном разрыве Советской России с царской политикой в сфере здравоохранения[560]. Спустя два года после посещения Семашко института Хиршфельда социальный гигиенист Григорий Баткис, «молодой активный большевик, закончивший Московский университет»[561], опубликовал в Берлине на немецком языке брошюру «Сексуальная революция в России» (Die Sexualrevolution in Russland). В ней автор утверждал, что гомосексуальность является частным делом и ее следует рассматривать как «т. н. „естественное“ сношение»[562]. Позднее сам Баткис и другие представители советской науки выступали на конференциях Всемирной лиги сексуальных реформ (ВЛСР) – «международного лица» Института сексологии М. Хиршфельда. В конце 1920-х годов ВЛСР стала сценой, на которой советские социальные гигиенисты удостаивались шумных оваций в связи с радикальным законодательством большевиков по половым вопросам. Декриминализация мужской гомосексуальности в СССР неоднократно была встречена овациями на первых конференциях лиги. Присутствие в «международном комитете» директоров Александры Коллонтай, главной представительницы большевистской партии по половым проблемам, наряду с Баткисом и украинским профессором, создавало видимость официальной поддержки этой организации Советами[563]. Но внутрипартийные оппозиционные выступления Коллонтай и ее плохо понятный и легко поддающийся искажениям сексуальный радикализм дали оппонентам много поводов для ее критики в 1923 году в советской прессе за пропаганду «свободы любви» и «буржуазного феминизма»[564]. После этого Коллонтай уже не имела прежнего влияния на эти аспекты советской политики, будучи отправлена послом в