Ржавчина. Пыль дорог - Екатерина Кузьменко

Вопреки ожиданиям, Лита не расплакалась ни когда мы опустили тело в сырую глубину ямы, ни когда все мы бросили вниз по горсти земли. Только когда уже шли к машине, спросила:

– Куда теперь?

– В лагерь, – сказал Стэн, – не бойся.

Когда мы уже сидели в машине, Стэн вдруг невесело улыбнулся.

– Не поверишь – съездил в отпуск. Думал, месяц без стрельбы, без ночных побудок. И вот во что влип.

– Значит, ты военный?

– Да, офицер. Из тех, кого на Острова занесло служить, – Стэн окинул меня внимательным взглядом. – И я не дурак. Этот убитый у тебя не первый, так?

Пришлось играть роль крутого уличного парня до конца.

– Я же не спрашиваю, откуда у тебя пистолеты в бардачке. Отпускнику они явно не положены.

После того дня был вечер – темный, тревожный, разорванный пламенем костров и резкими окриками. Поток беженцев не прекращался. Кого-то приводили или привозили на чудом уцелевших машинах спасатели, кто-то приходил сам. Ночь вышла короткая, больше похожая на забытье. Я вдруг проснулся – голова ясная, хоть вступительные экзамены сдавай, – встал, стараясь не разбудить Рин, и осторожно прошел меж спящих к костру. Он еще не успел прогореть.

Завтра все изменится. Не только для нас – для всего мира. Мир начнется с нового листа. И каким он станет, будет зависеть от каждого, как бы пафосно это ни звучало.

Я достал из нагрудного кармана паспорт. Несколько страничек плотной бумаги, дрянного качества фотография, колонка данных. В семнадцать лет положено менять документы. Темно-зеленая книжечка полетела в огонь. Если все получится, в новые документы я впишу имя, которое мне больше подходит. А если нет – то формальности тем паче никому не будут нужны.

Но об этом я точно не расскажу никому, кроме Рин.

Сейчас

Рин

– А вам было страшно?.. – интонация спрашивающего какая-то оборванная. Словно он стесняется вопроса. Понимаю, мне в детстве тоже казалось, что взрослые и сильные страха не испытывают, – ведь весь мир создан для них. Хотя тут, кажется, дело в другом: героям не положено бояться.

Увы, ребята, сейчас я вас разочарую.

– Было, конечно. Особенно на первом самостоятельном задании.

Дорога. Шесть лет назад.

А мертвые сказки Не стали травой…

Джем

Высаживают нас километра за три от места происшествия. Слепой отрезок трассы, где пропал грузовик и посланная ему на выручку боевая группа, кто-то из инструктировавших нас офицеров назвал именно так. Наверное, он демобилизовался из армии и какое-то время проработал в дорожной полиции. Дальше – нельзя, неосторожный водитель рискует повторить судьбу своего предшественника. Виноватый взгляд шофера жег кожу всю дорогу. В его глазах вчерашние подростки, отправившиеся на такое задание, без сомнения, были смертниками, которых бросили в самое пекло из-за нехватки настоящих бойцов. И я была очень благодарна ему за то, что жалостливое «вам хоть восемнадцать-то исполнилось?» так и осталось несказанным. Он только бросил коротко: «Удачи», – и это стоило всех прочувствованных речей мира. Прежде чем выпрыгнуть из внедорожника, я зачем-то покосилась на свое отражение в зеркале дальнего вида – полузабытая привычка из жизни, навсегда оставшейся за поворотом. Рамка вместила немногое – россыпь камуфляжных пятен на куртке и пряди неровно подрезанных черных волос.

Предзимье. Листья уже опали, по утрам случаются заморозки, руки без перчаток на холодном ветру сразу же зябнут. В городе в это время было бы теплее. Самая обычная дорога – асфальтовая лента убегает за поворот, слева и справа – лесополоса, сверху – серое небо.

Самое обычное утро. Как и то, в котором несколько дней назад растворились десять человек.

– Мы не будем сходить с дороги, – говорит Дэй, быстро проверяя запасные магазины для автомата.

– Почему?

– Потому что предыдущая группа, скорее всего, так и сделала – и им это не помогло. Значит, от того, что нас ждет, в кустах не спрячешься.

В принципе, это и так было ясно, но уж больно хотелось хоть как-то разбить на куски звенящую тишину. Обычная дорога не бывает тихой: даже на самой неоживленной трассе шумят машины; летом, если сойти на обочину, можно услышать комариный писк; если рядом лес, нет-нет, да и выскочит какая-нибудь живность, перебегая непонятно зачем вторгшуюся в чащу асфальтовую полосу. Для комаров уже совсем не сезон, сплошной поток машин тоже явно прервался надолго, но здесь не слышно даже ворон, которым и на юг-то вроде как улетать не с руки. Я задумчиво поковыряла носком ботинка подмерзшую траву у края дороги. Куда теперь улетают птицы? Не знаю.

От такой тишины любое существо, если природа наделила его хоть каплей разума или хорошими инстинктами, обязано бежать, путая след и не оглядываясь, чтобы, не дай боги, не увидеть. Люди, пожалуй, единственные создания, которые упрямо ломятся туда, откуда надо бы уносить ноги. У людей есть долг и приказ.

Мы с самого начала взяли хороший темп. Разговоры пришлось прекратить – можно не услышать какой-нибудь важный звук – и обмениваться только короткими деловыми фразами: далеко ли идти – следи за лесополосой – стоит ли делать привал.

Стоит, конечно. Но быстро и с оглядкой, присесть на обочине, съесть что-нибудь из пластиковых контейнеров с сухпайками – и снова в путь. Ночевать здесь негде, но, даже будь неподалеку брошенный мотель или гостиница, я бы не рискнула спать возле этой дороги. Не только из-за холода. Я вдруг нервно хихикаю. Что будет, если мы пройдем весь маршрут без приключений? Нам поверит хоть кто-нибудь, кроме тех, кто вместе с нами видел черные тени в зеркалах пустого торгового центра или хоронил вросших во влажную землю людей? По-настоящему вросших, как пролежавшие много лет на одном месте камни, – и таких же холодных и тяжелых. Мы выжгли ту небольшую полянку, не пожалев драгоценного бензина. Да, похороны вышли необычные – огненные. Мы почему-то побоялись отдавать земле этих мертвецов – не зря они так прочно в нее вросли.

Линии электропередачи были по большей части оборваны, и провода змеились в жухлой осенней траве. Я по привычке избегала наступать на них, если попадались на асфальте. Со дня на день ждали первого снега, чтоб укрыл мертвую траву, развалины и свежие могилы. Ждали – и боялись. Страшное дело – зимовать в палаточных лагерях. Но с низко нависшего серого неба не упало ни снежинки. Оно и к лучшему. Метель или снегопад нам сейчас совсем ни к чему.

Больше всего это было похоже на великанский конструктор, рассыпанный великанским ребенком. Подарили мне в детстве такой набор, он назывался «Национальный парк». Здоровенная доска, на которой можно было укрепить несколько холмов, выложить между ними озеро из синих плиточек конструктора, насадить лес пластиковых деревьев и поселить редких животных, подлежащих охране. Так вот, если бы на мой пластиковый лесок уронили мяч или мамину любимую вазу с верхней полки, получилось бы что-то подобное. Деревья, росшие по обеим сторонам дороги, оказались повалены, путь перегорожен. Довольно старые деревья, кстати: обычно такие вблизи проезжей части вырубают, чтобы не рухнули на машины, а здесь, видно, не успели. Ну не выросли же они за несколько дней? Дорога была узкая, в две полосы, никак не федеральная трасса, и толстые стволы перекрыли ее намертво, подмяв металлическое ограждение. Вверх взметнулась мешанина ветвей, покрытых еще не опавшей коричневой листвой, и казалось, что перед нами выросли кусты. Странно, большая часть веток должна была подломиться при падении. Я отчетливо представила, как грузовик тормозит перед чудовищной баррикадой, как водитель, матерясь, выпрыгивает из кабины, подходит к завалу, со злостью пиная ближайший ствол и пытаясь, как и мы, разглядеть что-то за лиственной стеной. Потом поворачивается к деревьям спиной, собираясь снова забраться в машину и связаться по рации хоть с кем-нибудь, а то и просто рвануть обратно: чтобы разобрать такое, нужен не день и не два. И в этот момент тонкая веточка цепляется за его куртку, протыкая рукав, он раздраженно ломает ее, но новые ветви уже тянутся к нему, хватают за одежду, раздирают руки и лицо, а потом тянут изломанное тело в переплетение ветвей, чтобы там насытиться горячей кровью.