Диалоги с Евгением Евтушенко - Соломон Волков

Волков: Прекрасный поэт!

Евтушенко: Его «Алайский рынок», написанный в Ташкенте белыми стихами – это поразительная вещь!

Так вот, когда мы устраивали поминки по Луговскому, пришел Лесючевский. Он припоздал. А Лесючевский был стукачом.

Волков: А также директором издательства «Советский писатель».

Евтушенко: Он известный был рецензент КГБ, официальный, вроде пресловутого Эльсберга[57]. И вот Лесючевский входит, а там много уже вдов накопилось, и они все, конечно, зависели от него. И они говорят ему льстиво: «Садитесь, Николай Васильевич!» Это человек колоссальной власти был, его все боялись. А Галя через весь стол… Вот это Галя! Она на Красной площади плясала цыганочку, когда Сталин умер. Заставила Луконина пойти с ней на Красную площадь и там плясала! Ее хотели разорвать в клочья, Миша мне рассказывал, что он еле ее выручил.

Так вот, с Лесючевским… «Садитесь, Николай Васильевич!» А Галя говорит: «Ничего! Те, кто сажали, пусть постоят!» Вот что такое была Галя! А как она сказала мне насчет «Бабьего Яра»? «Женя! Это так страшно, что про это нельзя писать вообще! Ты меня понимаешь? Я не говорю, что это хорошие или плохие стихи. Про это не надо писать! Нельзя! Нельзя трогать это!» Вот такой человек она была.

Волков: Она была, не зная того, последователем Теодора Адорно, который сказал: «После Освенцима нельзя писать стихи».

Евтушенко: Правда? Я этого не знал. Ну что же, какая-то большая, самая главная правда в этом есть. Потому что такую боль человеческую трудно описать. Галя была моей совестью.

Волков: Компасом моральным в каком-то смысле?

Евтушенко: Да! Но! Она вдруг совершенно неожиданно поздравила меня со стихами «Сопливый фашизм». Галя понимала: это был смелый поступок тогда. Потому что я пошел против этих фашистят маленьких. А когда она приехала на Кубу – она ведь сначала не хотела ехать, – ей вдруг дико понравился Фидель Кастро, он же был необыкновенно обаятелен. Фидель любил тогда ходить по улицам. Конечно, у него была охрана, но и любовь народная его окружала невероятная! И Галя мне рассказывала, что он ее зачаровал… зачаровал просто. Она ходила за ним целый день. Говорит: «Это же явление природы, а не человек!»

Или она говорила: «Тебе не нужно продаваться. Ни за что ты не должен идти на уступки, соглашаться. Мы заработаем как-нибудь денег, не пропадем». Говорила, а все-таки боялась за меня. Потому что любила. Ее не было рядом со мной в Коктебеле, когда я ходил на телеграф отправлять телеграммы Брежневу и Дубчеку. Я с ней не советовался даже. И когда я вернулся, она была уверена, что меня арестуют. Это же гигантские геополитические события происходили!

Волков: Тектонические политические сдвиги…

Евтушенко: Тектонические сдвиги, вот видите! Она это поняла. А мы охотники были до нелегальной литературы. Мы не занимались ее распространением, а просто читали, читали, читали… насыщались. Она всегда доставала такие книжки. И после Коктебеля она говорит: «Надо сжечь часть книг». И мы сразу же сожгли. Сидели с ней, она плакала, говорила, гладила меня… Очень боялась за меня. Но не тронули почему-то…

Короче говоря, она была безупречна как жена. Но не знаю я, что со мной происходило… Я ведь ее очень любил тоже. Вот поверьте мне! Я ее очень любил! Ну почему это вот может сочетаться в мужчине? Вот это ненасытное любопытство… Ничего больше женщин мне так в жизни не нравилось… Они давали мне столько счастья! Они были самыми хорошими моими друзьями. Они никогда меня, никогда не предавали. Вот и с Беллой: мы не разошлись – мы разминулись. Всему хорошему, что во мне есть, я научился у женщин. Я серьезно говорю. Это с детства. Я обожал женщин всегда. Ну не мог я удержаться… Ненарочно я это делал! Но, конечно, Галю это ранило.

И тогда у нас начинались с ней споры. Гордость не позволяла ей говорить о женщинах, и она меня начинала упрекать за стихи. Она могла быть беспощадной совершенно. У меня есть стихотворение «Евдокия Лопухина». Пожалуй, это Галя, вот такая и она была, заговорщица… Стала уходить не то что в политическую деятельность, но начала помогать заключенным, то-сё, другое, третье. И стихи ей мои перестали нравиться. Она стала ругать мои стихи.

Волков: Да, это уже основание для развода…

Евтушенко: И не потому, что стихи уж такие были плохие – из-за ревности.

Волков: А сын, который у вас появился, это была ее инициатива или ваша?

Евтушенко: Да, ее, ее. Потому что я… Я описываю это в поэме «Дора Франко»… я запутался абсолютно!

Волков: Вы говорите там о трех женщинах…

Евтушенко: Да, я запутался между тремя… Я запутался между тремя… Актриса Театра на Малой Бронной Наташа Никонова – я в нее влюбился – раз. Потом с другой актрисой этого же театра у меня был роман – два… И Галя. На Малой Бронной тогда, в 1967 году, поставили спектакль по моей «Братской ГЭС». Наташа замечательно Нюшку играла, а ту, другую актрису не выбрали на эту роль. Хотя у нее фактура, наверное, больше подходила. Ставил спектакль Саша Поламишев – был такой режиссер. Знаменитый был спектакль, с декорациями Олега Целкова. Там очень здорово, потрясающе играла Лидия Сухаревская – Пирамиду египетскую.

Волков: Для вас этот спектакль оказался еще и по личным причинам важен?

Евтушенко: Мы не могли сдать спектакль в Москве, цензура не пропускала. И тогда Андрей Гончаров, главный режиссер театра, придумал, что надо съездить в Латвию, в одну из стран моих предков, и там прекрасно мы этот спектакль сдали! И на премьере, блестяще Саша Поламишев это поставил, мы пустили экраном, как танцуют парни на бетоне, знаменитые были кадры, потом их часто показывали. А на сцене Наташа танцевала твист:

И тут Наташка выходила и босиком плясала. И вот я иду к Наташе в гримерку и вдруг вижу – сидит она, а у нее все ноги в крови. Ей бросили на сцену толченое стекло! Та, другая актриса бросила. Я написал об этом случае стихотворение «Твист на гвоздях», только там не толченое стекло, а гвозди бросили. Вот что там было! Так… теперь с Галей! Я стихи об этом зашифрованные написал – «Краденые яблоки». Боже мой! Вот как всё спуталось! Я не знал, что и делать.

А мне приглашение было в Копенгаген и в Чили. И я попросился, чтоб меня отправили… Я точно знал, что поеду в Латинскую Америку. Как можно дольше там пробыть – и всё! Я не знал, что делать… Когда я уже поехал в Копенгаген, меня не хотели пускать сначала, я как-то вырвался. В Чили Пабло Неруда меня ждал… Вот там я встретил Дору Франко, колумбийскую фотомодель. И не возвращался десять месяцев…