Диалоги с Евгением Евтушенко - Соломон Волков

Волков: Евгений Саныч, ну что может быть лучше в этом сюжете? К вам КГБ послал литовскую манекенщицу, чтобы она вас развлекла, отвлекла и привела в оптимистическое состояние духа. И всё за счет КГБ!

Евтушенко: Все-таки это было ужасно! Неужели вы не понимаете?

Волков: Не понимаю.

Евтушенко: Ну представьте себя в этой роли.

Волков: По-моему, это прекрасно!

Евтушенко: Если вам просто подкладывают – даже хорошую – женщину… все равно!

Волков: Подкладывают хорошую женщину, господи!

Евтушенко: Все равно! Я не мог уже ее любить, к сожалению.

Волков: Нет, вы были чересчур строги все-таки, наверное.

Евтушенко: Ну как строги! Это неприятно!

Волков: Я пытаюсь напрячься и вообразить, почему это неприятно!

Евтушенко: Я написал стихи потом.

Ну, и что тут хорошего?

Волков: Она же хотела вам помочь! Она только хорошего вам хотела.

Не хорошего – идейного, а хорошего – просто хорошего…

Евтушенко: Ну все равно это что-то липкое! Это не так должно быть.

Волков: Евгений Саныч, она как женщина была хороша собой?

Евтушенко: Очень!

Волков: Ну вот! О чем речь?

Евтушенко: И между прочим, кончилось-то всё плохо. Это случилось довольно скоро. Она вышла замуж за балетмейстера, нашего балетмейстера. Его пригласили в Югославию работать. И там произошла странная история: автокатастрофа, и погибла только она. А в машине были еще ее сын и муж.

Волков: Вот это действительно довольно подозрительно и прискорбно.

Евтушенко: Моя мама говорила: «Да Женька ж у меня сумасшедший! Он как влюбляется, ему обязательно приспичивает тут же жениться». Это правда, мне всегда не хотелось расставаться с женщиной. Хотя все равно бережливости в моем поведении недоставало. Понимаете, у меня есть одно качество: я необычайно обожаю жизнь вообще. Саму по себе и все ее неожиданности. У меня есть стихотворение, которое некоторые, особенно женщины, считают оправданием чего-то неоправдываемого, – «Случайные связи». Это стихотворение никогда женщинам не нравилось, потому что оно их обижало. А с другой стороны, это правда! Вот что такое для меня моменты счастья? Это не имеет отношения только к женщинам. Самое большое для меня счастье – встретить незнакомого человека, это может быть попутчик в поезде или случайный сосед где-нибудь в пивной, в неожиданном месте каком-то, в незнакомом городе, в другой стране совершенно… Он может быть человеком другого социального происхождения, образования – да это не имеет значения! Но когда я ему могу сказать всё и он тоже начинает говорить мне всё – вот это самые у меня обожаемые моменты жизни! Я выше всего именно это ценю – случайные разговоры, случайные встречи. Вот это я обожаю в жизни – ее неожиданности. «Я жаден до людей, и жаден всё лютей…» – я же это писал ещё совсем в ранней, в очень ранней юности:

Это мое, видимо, и хорошее качество, но одновременно и мой недостаток. Женщины иногда меня спрашивают: «А если бы я так себя вела, как ты?» Я бы не выдержал такую женщину, с моим-то характером… Я бы… Нет, просто по-другому мы устроены.

Волков: «Был бы я своей женой…»

Евтушенко: «Не развелся бы с собой». Конечно, всем людям свойственно самооправдываться. Опять тут Георгий Адамович вспоминается: «всё – по случайности, всё – поневоле…».

Волков: Лучше прочтите «Случайные связи», понятнее будет.

Евтушенко: Я не считаю это стихотворение пошлым. Это моей жене Маше эти стихи совсем не нравятся. Она меня высмеивает, и правильно высмеивает: «Стоит персику ли обижаться, если вишенка просится в рот?…» И Галине Семеновне, моей второй жене, не нравилось это стихотворение. Не нравилось ни одной из моих жен. Оно написано в 1973 году и сразу напечатано. Его меня просят часто читать, кстати. Но я ни разу его не читал. Сейчас прочту в первый раз:

И чего я стесняюсь этого стихотворения? Довели… Ничего здесь нет нечистого. Я никогда и не составлял амбарных книг своих, так сказать, сексуальных похождений…

Волков: Никаких донжуанских списков?

Евтушенко: Никаких. Но я никого не забыл.

Волков: Знаменитый донжуанский список Пушкина – по-моему, тридцать с чем-то имен. А Бродский перед отъездом на Запад с гордостью сообщил Томасу Венцлове, что у него он вдвое больше. Приблизительно в том же возрасте.